Да нет, это я не вам… угу, до свиданья…

Эй! Лидия Александровна!.. Ну, как вы там? А? Хе‑хе‑ххе‑хе‑хе! Ах, ну дайте же, я паду ниц! Что? Как это так! ‑ не стоит! Как будто бы я не падал шестнадцатого!..

Фу! Какие у вас ледяные ноги!.. И этот ебаный буран еще раскачивает их! Чччоррт побери, ведь ровно год назад и в такой же буран он здесь качался!.. И ваш покойный родитель тоже… ха‑ха‑ха… тоже! Ах, как вы плакали тогда, Лидия Александровна, как мило вы осыпали матом вселенную и неудачно имитировали сумасшедший бред… Хи‑хи… Нет, не врите… Вы не были потрясены! Вы издевались, чччорт, вы хихикали!..

Да прекратите же, в конце концов, раскачиваться… Хоть после смерти‑то ведите себя прилично и не шуршите передо мной ледяными прелестями… Я не горбун Землянкин! Хе‑хе!.. Вот видите ‑ вы даже можете хорошо меня понимать!.. Когда речь заходит об августовских испражнениях, вы непременно все понимаете…

Ах! Вы уже не сможете теперь испражняться так комфортабельно и так… непосредственно… А ведь он, смею вас заверить, трепетал от умиления… И я почти завидовал ему! Слышите ли? ‑ завидовал!! Еще месяц ‑ и я раболепствовал бы в высшей степени… Как вы были очаровательны тогда, тьфу!..

Вы мне позволите, конечно, еще раз прикоснуться губами… Да нет же! Что еще за буран! Вы ‑ каменная глыба! Вы ‑ лед! И тем не менее вы продолжаете гнуться! Какой же еще, к дьяволу, буран!

Ха‑ха‑ха, вы притворяетесь, что не слышите меня! Вы нагло щуритесь! Вы ‑ прельщаете!.. Хе‑хе… Пррельщаете!

А водка‑то льется, Лидия Александровна! Льется… еби ее мать!.. щекочет трахею… сорок пять градусов! Хи‑хи‑хи‑хи, сорок пять градусов!.. Шатены… хи‑хи‑хи… брюнэты… блондины… Триппер… гоноррея… шанкр… сифилис… капруан… фильдекос… креп‑жоржет… Их‑хи‑хи‑хи‑хи!.. А Юрик‑то… помните… кххх ‑ и все!.. Кххх! ‑ И все!!! И северное сия‑яние! Северное сия‑а‑ание!..

3 января

Вот видите ‑ вам опять смешно.

Вы не верите, что можно вскармливать нарывом. А если бы вы имели счастье наблюдать, то убедились бы, что это даже достойно поощрения.

И сейчас я имею полное право смеяться над вами. Вы не видите, вы не внемлете моим гениальным догадкам ‑ и не собираетесь раскаиваться.

А я созерцаю и раздраженно смиряюсь.

"Значит, так надо".

"Мало того ‑ может быть, только потому‑то грудь матери окружена ореолом святости и таинственности".

Ну, посудите сами, как это нелепо!

Я пытаюсь даже рассмеяться… И не могу. Меня непреодолимо тянет к ржанию ‑ а я не умею придать смеющегося вида своей физиономии…

Я сразу догадываюсь ‑ мороз, бездарный мороз. Мороз сковывает мне лицо и превращает улыбку в идиотское искривление губ.

Я воспроизвожу мысленно фотографию последнего номера "Московской правды"… обмороженные и тем не менее улыбающиеся физиономии… Проклинаю мороз и разуверяюсь в правдивости социалистической прессы.

Дальнейшее необъяснимо.

Ребенок обнажает зубы, всего‑навсего ‑ крохотные желтые зубы… Обнажение ли, крохотность или желтизна ‑ но меня раздражает… Я моментально делаю вывод: "Этому тельцу нужна вилка. И не просто вилка, а вилка, исторгнутая из баклажанной икры".

Ребенок мотает головой. Он не согласен. Он кичится своей разочарованностью и игнорирует мою гениальность. И эта гнойная… эта гнойная ‑ торжествует!

Я вынужден вспылить!

Как она смеет… эта опьяненная сперматозоидами и извергнувшая из своего влагалища кричащий сгусток кровавой блевоты…

Как она смеет не удивляться способности этого сгустка к наглому отрицанию!.