И под конец приснилась самая кошмарная вещь, какую он видел в длинной чреде кошмаров.
Он услышал ее и почуял с расстояния в десять миль; шум доносился из старого леса с мамонтовыми деревьями в четыреста футов вышиной где-то рядом с границей того, что некогда было Калифорнией и Орегоном.
Когда он приблизился, шум стал ужасающим, напоминая сотни тысяч протяжных визгливых воплей. То был самый большой риск, на который он шел за четыре года, проведенные за оградой, но любопытство не позволило ему повернуть назад.
Даже спустя несколько дней слух его восстановился не до конца. Громкость была в десять раз больше, чем на самом шумном рок-концерте. Словно тысяча реактивных самолетов взлетели одновременно. Тобиас пополз к источнику звука, прикрываясь самодельным камуфляжем под лесную подстилку.
В полумиле от цели страх победил любопытство, и он не смог заставить себя подползти ни на фут ближе.
Тобиас мельком увидел это сквозь гигантские деревья – размером с десять футбольных стадионов, самые высокие острия поднимаются на несколько сотен футов над шатром леса. Он посмотрел сквозь оптический прицел ружья и попытался понять, что же он такое видит – структуру, сделанную из миллионов тонн грязи, бревен и камней, сцементированных какой-то смолой. Оттуда, где он лежал, сооружение напоминало гигантские черные медовые соты – десять тысяч отдельных клеток, в которых кишели аберрации и запасы их разлагающейся добычи.
Запах был такой, что слезились глаза.
Шум – такой, словно тысячу человек одновременно свежевали заживо.
Эта штуковина выглядела совершенно чуждой… Тобиас пополз прочь, и тут осознание ударило его прямо промеж глаз.
Эта чудовищность была городом.
Аберы строили цивилизацию.
Планета принадлежала им.
Снова было светло – мягкая, нерешительная голубизна висела на поляной.
Все было покрыто изморозью, и его штанины замерзли и стали жесткими ниже колен.
Аберы исчезли.
Тобиас неудержимо дрожал.
Ему нужно было встать, начать двигаться, помочиться, разжечь огонь, но он не осмеливался это сделать.
Кто знает, как давно стая ушла отсюда…
Изморозь дымилась, испаряясь с травы.
Тобиас не спал уже три или четыре часа и слышал лишь шелест трепетания листвы в лесу вокруг.
Он сел.
Каждый его мускул ныл и пылал после вчерашнего спринта, походя на перетянутую гитарную струну.
Он осмотрелся по сторонам. Руки и ноги начали гореть, когда к ним прилила кровь.
Он с трудом встал, и тут до него дошло.
Он все еще дышит.
Все еще стоит.
Каким-то образом… он выжил.
Над ним пылали алые листья невысокого дуба, освещенные сзади солнцем.
Он уставился сквозь листву в голубизну – беспримерную голубизну небес, какую никогда еще в жизни не видел.
Он почти не спал.
Голым прошел по холодному деревянному полу к окну и соскреб корку льда со стекла. Свет, проникающий в это окно, до сих пор был таким слабым, что, скорее всего, солнце еще не вышло из-за восточной гряды гор, возвышающихся над городом.
Тереза предупредила, что настоящая зима тут всегда приходит в течение месяца – в границах двух недель до и двух недель после солнцестояния, когда солнце никогда не поднимается над утесами, окружающими Заплутавшие Сосны. |