Элен решительно взяла телефон и стала просматривать фотографии одну за другой. Она прервала просмотр, когда увидела седьмую, на которой была изображена крышка рояля.

– Ясно, – сказала она, откладывая телефон и слегка изменившись в лице.

– Мы не едем? – спросил Пьер.

– Мы не едем.

Это прозвучало как приказ, и Пьер послушно кивнул. Даже не подумал взбунтоваться, хотя речь шла о его отце. Не проявил ни малейшего интереса к фотографиям. На первый взгляд – абсолютное бесстрастие. А на самом деле – притворная пассивность, до поры до времени, когда можно будет снова взять инициативу в свои руки.

– Вы ездите верхом? – спросил у него Адамберг.

– Нет, но я бываю на скачках. Отец когда‑то увлекался этим, делал ставки. Но в последние годы – не чаще одного раза в месяц. Он изменился, ушел в себя, почти не выходил из дому.

– Он не посещал конюшни или ипподромы, не ездил в деревню? В такие места, откуда можно принести на подошвах навоз?

– Навоз на подошвах? У папы?

Пьер встрепенулся, как будто это предположение пробудило его от сна:

– Вы хотите сказать, что в отцовском доме нашли навоз?

– Да, на коврах. Маленькие комочки, возможно приставшие к подошвам сапог.

– Он ни разу в жизни не надевал сапоги. Он терпеть не мог животных, природу, землю, цветы, маргаритки, которые собирают в поле и которые потом вянут в вазочке, – в общем, все, что растет. Убийца зашел к нему в дом в сапогах, облепленных навозом?

У Адамберга зазвонил телефон; прежде чем ответить, он сделал извиняющийся жест.

– Если Водель‑младший все еще у вас, – без всякого предисловия сказала Ретанкур, – спросите, держал ли его отец кошку, собаку или какое‑нибудь другое пушистое животное. На кресле эпохи Людовика Тринадцатого найдены остатки густой шерсти. Но в доме нет ни подстилки, ни миски – ничего, что указывало бы на присутствие животного. Это позволяет предположить, что шерстинки были на брюках убийцы.

Адамберг тактично отошел на несколько шагов, чтобы уберечь супругов от профессиональной бесцеремонности Ретанкур.

– У вашего отца была кошка, или собака, или какое‑нибудь другое домашнее животное?

– Я же вам только что сказал: он не любил животных. Он не хотел тратить время на людей, а на животных – тем более.

– Нет, – сказал Адамберг в трубку. – Отправьте вашу находку на анализ, лейтенант: возможно, ее источник – одеяло или пальто. И проверьте остальные кресла и стулья.

– А бумажные носовые платки? Он ими пользовался? Мы нашли в траве за домом скомканный бумажный платок, а в ванной их нет.

– У него были бумажные носовые платки? – спросил Адамберг.

– Что вы! – ужаснулся Пьер и вытянул руки, словно отталкивая от себя эту чудовищную гипотезу. – Он пользовался только матерчатыми платками, сложенными втрое в длину, а потом вчетверо – в ширину.

– Только матерчатые платки, – повторил в трубку комиссар.

– С вами очень хочет поговорить Данглар. Он ходит кругами по траве, словно там находится невидимый предмет, который причиняет ему беспокойство.

Какое точное определение, подумал Адамберг. Именно так и делает Данглар: без конца кружит возле полостей, в которых залегли его проблемы.