– Сапоги не были облеплены навозом, – пояснил он. – Только к подошвам пристали мелкие частицы. А потом они размокли и отвалились.

– Вы видели садовника? Человека, который делал всю работу по дому? У него наверняка есть сапоги.

– Нет, еще не видел. Говорят, он грубый, неотесанный тип.

– Грубый, неотесанный тип, бывший уголовник и наполовину дебил, – подхватила Элен. – Папа в нем души не чаял.

– Не думаю, что он наполовину дебил, – поправил ее Пьер. – А скажите, – нерешительно произнес он, – зачем было измельчать его тело и разбрасывать по комнате? Что кто‑то захотел его убить – это я еще могу себе представить. Например, родные молодого человека, который покончил с собой. Но к чему его кромсать? Вы уже сталкивались с таким способом убийства?

– Этого способа раньше не существовало, преступник применил его впервые. Он не воспользовался одним из уже известных методов, а изобрел новый.

– Можно подумать, речь идет о произведении искусства, – поджав губы, заметила Элен.

– Почему бы и нет? – неожиданно резко спросил Пьер. – Такая версия вполне вероятна. Ведь он был художник.

– Ваш отец?

– Нет, Реаль. Самоубийца.

Адамберг снова махнул рукой в знак извинения: ему звонил Данглар.

– Я так и знал, что эта мерзость свалится нам на голову, – сказал майор, как‑то особенно четко выговаривая слова: это означало, что он выпил несколько бокалов и тщательно контролирует свою речь.

Очевидно, он все‑таки зашел в комнату с роялем.

– Вы видели место преступления, майор?

– Я видел фотографии, и с меня достаточно. Но теперь уже установлено: обувь – французская.

– Вы имеете в виду сапоги?

– Я имею в виду туфли. Это похуже. Когда я это увидел, было такое чувство, как если бы в темном туннеле кто‑то чиркнул спичкой у меня перед носом, как если бы отрезали ноги у моего дяди. Но у нас нет выбора, я еду.

Больше трех бокалов, заключил Адамберг, притом за очень короткий промежуток времени. Он взглянул на часы: было около четырех. Сегодня Данглар уже ни на что не сгодится и никому не понадобится.

– Не стоит, Данглар. Уезжайте оттуда, увидимся позже.

– Я вам это и говорю.

Адамберг сложил телефон и вдруг неизвестно почему подумал о кошке и котятах. Как они там? Он сказал Ретанкур, что кошка чувствует себя хорошо, но он знал: один котенок, девочка, плохо передвигается и худеет. Может быть, он слишком крепко сжал ей голову, когда вытаскивал, или слишком сильно потянул? Вдруг он что‑то повредил ей?

– Жан‑Кристоф Реаль, – настойчиво повторил Пьер, словно боясь, что без его помощи комиссар не выйдет на верную дорогу.

– Художник, – кивнул Адамберг.

– Он постоянно имел дело с лошадьми, брал их напрокат. В первый раз он выкрасил лошадь бронзовой краской, чтобы получилась движущаяся статуя. Хозяин лошади подал против него жалобу, но это пошло ему на пользу – он приобрел известность. Потом он выкрасил еще много лошадей. Он красил все, на это уходило огромное количество краски. Красил траву, дорогу, стволы деревьев, листья – каждый в отдельности, красил булыжники, – он как будто хотел, чтобы все вокруг превратилось в камень.

– Комиссару это неинтересно, – жестко сказала Элен.

– Вы были знакомы с Реалем?

– Я часто посещал его в тюрьме. Я тогда добивался его освобождения.

– В чем его обвинял ваш отец?

– В том, что он выкрасил старую женщину, его покровительницу, которая сделала его своим наследником.