Приблизительно так она и ответила. После недолгого молчания снова принялась откровенничать.

– Мы с Семочкой и Прошкой в одной школе учились, на одной деревенской улице жили. Хорошие они ребятишки, чистые, – неожиданно рассмеялвась. – Ухаживали за мной, соперничали, а когда я выбрала Семку, Прошка не ушел… Вот так!

Несмотря на скучную тривиальность ситуации – сентиментальная школьная любвишка выросла до настоящей любви – невзирая на несложившийся любовный треугольник. Романов с неслабеющим вниманием слушал исповедь женщины. Такое не в каждом романе прочитаешь, не в каждом кинофильме увидишь.

– Через несколько месяцев уеду к маме… Рожать… Нет, не подумайте чего, не боюсь – с удовольствием разрешилась бы в дивизионном госпитале – муж запретил даже думать… Страсть как не хочется оставлять Семенку одного. Слишком он азартный – всегда впереди всех. Далеко ли до беды?

Снова – странная, если не сказать большего, откровенность! Ведь женщина впервые видит старшего лейтенанта и вдруг выложила все. И о «замужестве», и о беременности, и о своих страхах за жизнь супруга. Без малейшего намека на смущение. Одно из двух: либо стерильно чистая натура, либо талантливая артистка.

– Заболталась я, – поднялась Клавдия. – Семка ожидает, волнуется. Надо бежать… Рана не болит?

– В норме, – недовольно проскрипел ротный. Ему не хотелось, чтобы фельдшерица уходила. – Спасибо.

Клавдия будто подслушала желание раненного, отложила уже надетую на плечо санитарную сумку, присела. Помолчали. Говорить не о чем, все уже сказано. Ротный задумчиво смотрел на огонек керосиновой лампы, Клавдия разглаживала подол форменной юбки. Недавнее интересное общение переросло в тягостное чувство, когда и расставаться не хочется и дальнейшая беседа никак не склеивается.

– Отстань со своим интервью! – за пологом палатки послышался густой, недовольный голос. – Сам подумай, кто я такой, чтобы писать обо мне? Отставной козы барабанщик, зачуханный пехотный капитан, вечный комбат… Правильно говорю, Прошка, или неправильно?

В ответ послушное мяуканье сытого кота. Старшина знает легко воспламеняющийся нрав командира, боится возражать. Скажешь что нибудь не то – вкатит такую дыню, не сразу очухаешься. Острый с шершавинками язык капитана отлично знают не только в батальоне, но и в вышестоящих штабах. Отсюда и старшинское мурлыканье.

– Вот я и говорю: не трать на меня дефицитную пленку, не порть блокноты. Лучще поговори с сержантом Свиридовым – настоящий герой, без подделки. Скромняга, каких мало…

Тихий, едва слышный, мужской голос возразил.

– С солдатами уже общался – все они говорят о вас… Хорошо говорят – позавидуешь!… Ну, ладно, не хотите интервью, не надо, напишу статью без беседы. А вот сфотографироваться то можно? К чему это вас обязывает?

Ответить Видов не успел – мимо попытался прошмыгнуть низкорослый солдатик, на ходу расстегивая брючной ремень.

– Погоди, – остановил комбат корреспондента и ухватил солдатика за рукав гимнастерки. – Куда торопишься – в сортир? Ты бы еще загодя штаны спустил. Понос прохватил, что ли?

– Извините, товарищ капитан…

– Извиняться станешь перед бабой… Ладно, шагай! – солдатик смущенно застегнул ремень и на этот раз медленно пошел к отхожему месту, а капитан снова повернулся к журналисту. – Пошли, писака, познакомишься с новым ротным. Ежели появится желание – возьми у него желанное интервью и отстань от меня.

Полог откинулся и в палатку вошел коренастый, широкоплечий командир. На высокий чистый лоб упрямо падает русый локон, уши по ребячьи – в растопырку, мятые капитанские погоны – крылышками.