После короткого разговора с командирами взводов ротный немного успокоился. Боль не отступила, но сделалась как бы привычной. Кажется, ребята подстать Нечитайло, знающие, обстрелянные, не подведут.

Когда, посапывая от показного старания, в палатку вошел старшина и поставил перед ротным обычный ужин: перловую каша и две жирные сельди, старший лейтенант не выдержал.

– Прохор… как тебя по батюшке?

– Назарович… Только не надо по батющке, вам разрешается по имени.

– Ладно, буду – по имени, – легко согласился Романов. – Тут такое дело, Проша, нога измучила. Дергает, словно электроток пропускают. Вот и решил… Кто из медиков имеется поблизости? – неожиданно, в последний момент, передумал просить принести водку. – Перевязать бы, что ли?

– Санитар есть, да толку с него – еще навредит. Я мигом Клавку приведу!

– Это какую Клавку?

– Батальонную фельдшерицу. Понятливая бабенка и грамотная.

– Так она же уехала с комбатом?

Старшина хитро улыбнулся. Так, слегка, уголками губ. Чтобы показать свое отношение к командирским шалостям и, одновременно, не дай Бог, не выглядеть этакой ехидиной. Испортить отношение с начальством – легче легкого, а вот восстановить потрудней! Тем более, с таким строгим и самолюбивым, как капитан Видов.

– Они завсегда вместе ездят, но ночуют в командирском блиндаже… Тоже вместе, – не удержался он. – Наверное, уже – там.

Не спрашивая разрешения, Сидякин исчез. Словно растворился в подступающей к леску темноте.

Значит, ппж – походно полевая жена, брезгливо подумал Романов. Конечно, в этом нет ничего уливительного, тем более, позорного. Когда ходишь по самому краю, разделяющему жизнь и смерть, многое считается ребячьей шалостью. Но странное чувство недовольства охватило ротного. Странное – потому, что он знал: женщины на фронте – самый ходовой товар

Что касается совести, то ее отлично успокаивает расхожая фраза: война все спишет.

Мужчин не обвиняют – мужик есть мужик, трудно ему без бабы. А вот женщин презирают, именуют подстилками.

Поэтому, когда фельдшерица вошла в палатку, Романов встретил ее недобрым взглядом. Надо же, молоденьая, не старше двадцати лет, а уже распущенная, продавшая тело за трофейные «сувениры» и защиту от остальных оголодавших мужчин.

– Добрый вечер, товарищ старший лейтенант, – официально поздоровалась Клавдия, снимая с плеча санитарную сумку. – Болит? Ничего страшного – сейчас перевяжу, сделаю укольчик, к утру будете, как новенький… Полей мне на руки, Проша.

Пока женшина мыла над ведром узкие выцветшие ручки, Романов с интересом разглядывал ее. Настоящая русская красавица, не толстая, но и не худая, с высокой грудью, курносая. Вот только – какой то грустный взгляд. Будто она удивляется нелепому своему положению в окружении одних мужиков.

Удивительно, но презрение исчезло, негодование превратилось в добрую насмешку. Старший лейтенант невольно искал в душе оправдательные мотивы, заставившие красавицу отдаться комбату. О так называемой «любви» даже смешно думать – какая там любовь в воюющей армии?

– Ой, забыла представиться! – по девчоночьи ойкнула фельдшерица. – Старшина медслужбы Клавдия Терещенко. Вы можете не представляться – Прошка все о вас по дороге сюда рассказал… Снимайте штаны.

– Это как – снимать? – не понял Романов.

Стоящий в отдалении старшина неодобрительно что то буркнул и вышел из палатки.