|
Он принялся разглядывать потолок в бинокль, однако то и дело откладывал его в сторону и украдкой бросал на меня взгляд, теплый и в то же время интимный, как умеют смотреть только латиняне. Я начала испытывать смущение. Тем не менее внимание его мне льстило. Как ни странно это звучит, пожалуй, я находила утешение в том, что хоть какой-то мужчина мной восхищается, ведь я столько лет прожила с холодным, как рыба, супругом. Взгляды, которые искоса бросал на меня Паоло, охватывали всю мою фигуру. Я понимала, что в смысле элегантности весьма и весьма уступаю его супруге. Я была без чулок. Длинные стройные ноги загорели на солнце, и я мысленно порадовалась, что утром покрыла ногти на ногах лаком и купила у Феррагамо пару новых белых сандалий. А так как Чарльз забыл подарить мне что-нибудь к годовщине нашей свадьбы, когда мы были в магазине Феррагамо, он купил красивую белую сумку с черепаховой застежкой. Если Чарльз делал подарки, это всегда было что-нибудь действительно стоящее.
В темно-синей юбке и жакетке с узорами из желтых цветов я, наверное, показалась этому нарядному римлянину очень молоденькой и притом очень типичной англичанкой. На шее у меня висело ожерелье из янтарных бус, на руках надеты короткие перчатки. Была я без шляпы. Неожиданно он протянул мне бинокль и заговорил на безупречном английском: — Не хотите ли посмотреть на эту роспись в бинокль? Через увеличительное стекло видно гораздо лучше. Я взяла бинокль. При этом его мизинец, на котором он носил ониксовый перстень с печаткой, коснулся моей руки. Глаза у него были томные, с тяжелыми веками. К собственному ужасу, я обнаружила, что его прикосновение в чисто физическом смысле находит у меня отклик. Я вспыхнула, как девчонка, и сосредоточенно созерцая «Сотворение Адама», продолжала чувствовать на себе взгляд его бархатных черных глаз. Затем мой римский джентльмен указал мне еще на одну вещь, которую он назвал Ie peccato originale. Я вгляделась в изумительную фреску, изображавшую змея, обвившегося вокруг древесного ствола и протягивающего Еве яблоко; справа грустная маленькая пара — Адам и Ева, — съежившись, удаляются, изгнанные в конце концов из Эдемского сада. Краски были неописуемо хороши. Все произведение показалось мне фантастически прекрасным. Я вернула бинокль итальянцу, который пробормотал: — Первородный грех. Да… Только представьте себе, что это вы совершаете самый первый грех на земле. Особенно интересно становится, когда вспоминаешь о миллионах, да что миллионах — миллиардах грехов, сотворенных к данному моменту человечеством. — Лучше об этом не думать, — смущенно рассмеявшись, сказала я. За этим неизбежно последовала беседа. — А вы раньше бывали здесь? — Нет, я в Риме впервые. — Нравится вам город? — Он оказался именно таким великолепным, как мне и представлялось. — Я, конечно же, живу в Риме. Но даже в моих глазах великолепие этой капеллы никогда не меркнет. Я сам в свободное время занимаюсь живописью. Люблю иногда приходить сюда полюбоваться на произведение великого мастера. Моя жена Валерия всегда настаивает, чтобы я брал ее с собой, а почему — не понимаю. Ей тут скучно. — И моему мужу здесь показалось бы скучно. — Неужели! Я услышала в его голосе нотку удовлетворения: он нашел нечто, сближающее нас. Это заставило меня почувствовать себя в некотором роде предательницей по отношению к Чарльзу. Я поспешно сказала: — Конечно, чтобы у человека появилось желание любоваться картинами Микеланджело, он должен хоть в какой-то степени обладать художественным вкусом. Мой муж специалист главным образом в деловой сфере. — Но зато вы, — заявил мой новообретенный знакомец, — любите прекрасное. И я уверен: каждый художник в Италии захотел бы запечатлеть вашу своеобразную красоту. |
