Паоло оказался умелым и очаровательным проводником. Мы прогуливались по извилистым дорожкам, останавливались, чтобы полюбоваться на какой-нибудь грот, на восковые камелии и олеандры. Я никогда не видела более зеленого, располагающего к покою места, наполненного птичьим щебетом. Здесь царили безмятежность и прохлада, а горячая шумная жизнь большого города казалась такой далекой! Я, похоже, ничего не имела против, когда Паоло взял меня под руку, и мы зашагали дальше, как старые друзья, очень близкие и очень довольные.

Он остановился, чтобы показать мне один фонтан, который особенно ему нравился. Я следила за тем, как бриллиантовые капли воды ударяются о поверхность бассейна. Погрузила кончики пальцев в таинственную холодную водную гладь. Паоло схватил мою руку прежде, чем я успела ее вытереть, и собственным носовым платком удалил влагу с каждого пальца. Потом он коснулся пальцев легким поцелуем, но при этом в его чудесных глазах горел тот волнующий жаркий огонь, что непостижимым образом увлекал меня в мир, которого я боялась, но к которому всю жизнь стремилась. Мне ужасно хотелось бродить в каком-нибудь заколдованном саду, в таком, например, месте, как Рим, и с кем-то, кто любил бы меня. Впрочем, все было нелепо. Этот мужчина, этот незнакомец, не мог меня любить — это я понимала. Он мог лишь желать меня и был способен пробудить и во мне столь же бессмысленное желание.

В конце концов я очутилась рядом с Паоло на мраморной скамье, окруженной темными стройными деревьями, созерцая волшебную красоту золотого вечернего освещения, тускневшего и переходившего в лиловые сумерки. Над головой носились, кружа, стрижи. Мимо нас прошла пара влюбленных, обнявших друг друга за талии. Был час, словно специально предназначенный для любовных свиданий. Как и обещал Паоло, все было очень поэтично и красиво.

Сняв шляпу и закинув ногу на ногу, Паоло начал рассказывать мне историю своей жизни. Он был очень многоречив. Вкратце главный смысл повествования сводился к тому, что теперь он живет исключительно ради искусства. Его единственный ребенок, девочка, умерла, когда ей было всего два годика, от лихорадки. Валерия его не понимает. При этих словах я невольно слегка улыбнулась: сколько раз выслушивала подобные жалобы от непонятных мужей! Впрочем, Паоло совершенно честно признал, что в течение нескольких лет у него была любовница, но связь оказалась не слишком удачной. При такой ревнивой жене невозможно наладить комфортабельную жизнь на два дома. Так что с любовницей пришлось распроститься. Синьор дал мне понять, что с тех самых пор он пребывает в поисках друга, который оказался бы человеком, близким ему по духу.

— Что касается вас, — сказал он, окидывая меня пылким и так много обещающим взглядом, — то вы меня просто обворожили. Вы так молоды, так изысканны, с таким чудесным, истинно английским цветом лица, такими огромными, грустными глазами. Слишком грустными, моя маленькая Кр-ристина!

Он произнес мое имя на итальянский манер, с этаким рокочущим «р».

Меня бы, наверное, должна была раздосадовать его навязчивость, но я сидела, мечтательно внимая ему, глядя на льющийся сверху прозрачный свет, ощущая на щеке легкое дуновение теплого, напоенного ароматами ветерка и чувствуя себя в то же время потерянной и одинокой, отчаянно нуждающейся в полноценной эмоциональной жизни, которой я столь долго была лишена. Я с содроганием смотрела в будущее, видя перед собой длинную череду лет, на протяжении которых должна буду исполнять супружеский долг по отношению к Чарльзу и материнский — по отношению к Джеймсу и Дилли, смирившись с тем, что красота, грациозность и темперамент, которыми наделил меня Господь, сойдут вместе со мной в могилу, так и оставшись никому не нужными.

Я почувствовала на своих плечах руку Паоло, нежно привлекшего меня к себе.

— Вы так же несчастливы, как и я, бедное прелестное дитя.