— Итак, мы на самом деле в Вендии, — сказал Конан. — Но этот король не вендиец. Если это не аквилонец, то я пикт. Он предлагает нам сойти на берег, чтобы мы были его гостями, что вполне может означать и заключение под стражу, но у нас нет другого выбора. Может быть, он захочет отнестись к нам справедливо.

2

Конан поднял кубок, вырезанный из цельного куска горного хрусталя, и пил долго. Затем отстранил его и посмотрел через богато заставленный стол на раджу, который чувственно развалился на шелковом пуфике. Они находились одни в комнате, если не считать большого, немого чернокожего, который был одет только в набедренную повязку и стоял прямо за Константинусом, сжимая в руках широкий меч, почти такой же длины, как и он сам.

— Итак, Конан, — сказал раджа, бездумно играя большим сапфиром на своем пальце, — разве я не принял учтиво тебя и твоих людей? Даже сейчас они объедаются такой пищей и напитками, о которых раньше даже не имели ни малейшего представления. Отдыхают на шелковых подушках, им играют музыканты, для них изгибаются танцовщицы, словно нимфы — все для их удовольствия. Я даже не отобрал их оружие, а ты ешь со мной отдельно. И все же, я вижу подозрение в твоих глазах.

Конан указал на свой меч, который лежал на полированной скамейке.

— Я не отложил бы меча, если бы я не верил. Что же до них, то лучше не шутить. Ведь они, как медведи во дворце. Если бы вы попытались разоружить их, то их пьяная одержимость превратилась бы в ярость, а топоры покрылись бы кровью. То, что вы видите в моих глазах, было не подозрением, а лишь удивлением. Когда-то мальчиком из западной части Киммерии я восхищался Венариумом, затем не мог оторвать глаз от Бельверуса. Потом, когда, будучи молодым человеком, вторгся на Аквилонские территории, то считал Танасул, Амилиус, Кастри и Тарантию величайшими городами на земле. Когда я стал взрослым мужчиной, память о них побледнела при виде Аграпура. А теперь Аграпур кажется мне едва ли не селом, когда я смотрю на позолоченные шпили и башни Зандрагора.

Константин кивнул с легким оттенком горечи в его глазах.

— Да, это империя, за которую стоило бороться, и я когда-то мечтал о власти, простиравшейся от моря до моря, но расскажи и ты мне об Аквилонии и Туране. Много времени прошло с тех пор, как я отправился на восток. В те дни иранистанские варвары перешли границы Турана, а до Аграпура дошли вести о странных и страшных людях.

— Гирканцы! — вскричал Конан, чье лицо дико вспыхнуло. — Туран много лет ведет с ними войну. С лучшим или худшим результатом. Но уже в течение некоторого времени, однако, ни одна из сторон не смогла заполучить явное преимущество. Затем, около четырех лет, длился относительный мир. Затем Аграпура вновь достигли вести о концентрации гирканской армии. И они пришли, как ветер смерти, словно стая саранчи. Впереди шла мощная армия, а туранцы постоянно отступали. Когда они дошли до моря, им некуда было бежать. Перед ними было море, на юге болота реки Акрим, а позади горы и гирканская армия.

Оказавшись в ловушке, они повернули назад, и две армии встретились в долине Дагона. Клянусь богами, мечи сыграли там прекрасную музыку. Вороны наелись до-отвала, а топоры покрылись красной кровью. Они напали на нас, как черная волна, и как волна, разбивающаяся о скалы, так и они разбились о стены туранских щитов.

— Ты был там?! — воскликнул Константинус.

— Да! Знай, что я принимал участие во многих сражениях против гирканцев.

И теперь, когда донеслись слухи о надвигающейся войне, я снова записался в армию Турана. Конан стукнул кулаком по столу, и его свирепые глаза вспыхнули.

— Я отплыл с легионом наемников, которые пришли, чтобы помочь Аграпуру и уже никогда не возвратились в свои земли.