Пилот задумался, чувствуя, как под ложечкой медленно заворочалось что‑то скользкое и холодное.

– И сколько вы нам еще отмерили? – осведомился он в конце концов.

– Как знать? Быть может, месяц…

Переборка, что отделяла их от других отсеков корабля, разомкнулась, впустив сырой соленый воздух, густой от углекислого газа. Пятная пол грязью, вошел Филип Штрасфогель, офицер связи. Как и Вентура, он остался не у дел, и это тяготило его. Природа не наградила Штрасфогеля склонностью к самоанализу, и теперь, когда драгоценный ультрафон вышел из строя и не отвечал более на прикосновения его чутких рук, он оказался во власти собственных мыслей, а они не отличались разнообразием. Только поручения Шавье не давали связисту растечься студнем и окончательно впасть в уныние.

Он расстегнул и снял с себя матерчатый пояс, в кармашках которого, как патроны, торчали пластмассовые бутылочки.

– Вот вам новые пробы, док, – сказал он. – Все то же самое, вода да слякоть. В ботинках у меня настоящий плывун. Выяснили что‑нибудь?

– Многое, Фил. Спасибо. Остальные далеко?

Штрасфогель высунул голову наружу и крикнул. Над морями грязи зазвенели голоса. Через несколько минут в пантропологическом отсеке собрались все уцелевшие после крушения: Солтон‑стол, старший помощник Шавье, румяный и моложавый, заведомо согласный на любой эксперимент, пусть даже со смертельным исходом; Юнис Вагнер, эколог, – за ее невыразительной внешностью скрывался острый интеллект; Элефтериос Венесуэлос, немногословный представитель Совета по освоению, и Джоан Хит, гардемарин – это звание теперь потеряло смысл, как корабельные должности Вентуры и Штрасфогеля, но светлые волосы Джоан и ее стройная, обманчиво инфантильная фигурка в глазах пилота затмевали Тау Кита, а после катастрофы, пожалуй, и само Солнце.

Пятеро мужчин и две женщины – на всю планету, где и шагу не сделать иначе, чем по колено, если не по пояс, в воде.

Они тихо вошли друг за другом и застыли, кто прислонившись к стенке в углу, кто присев на краю стола. Джоан Хит подошла к Вентуре и встала с ним рядом. Они не взглянули друг на друга, но их плечи соприкоснулись и все сразу сделалось не таким скверным, как только что казалось.

Молчание нарушил Венесуэлос:

– Каков же ваш приговор, доктор Шавье?

– Планета отнюдь не мертва, – ответил тот. – Жизнь есть и в морской, и в пресной воде. Что касается животного царства, эволюция здесь, видимо, остановилась на ракообразных. Самый развитый вид, обнаруженный в одном из ручейков, напоминает крошечных лангустов, но этот вид как будто не слишком распространен. Зато в озерцах и лужах полным‑полно других многоклеточных низших отрядов, вплоть до коловраток, включая один панцирный вид наподобие земных Flosculardae. Кроме того, здесь удивительное многообразие простейших – господствующий реснитчатый тип напоминает Paramoecium – плюс различные корненожки, вполне естественные в такой обстановке жгутиковые и даже фосфоресцирующие виды, чего я никак не ожидал увидеть в несоленой воде. Что касается растений, то здесь распространены как простые сине‑зеленые водоросли, так и намного более сложные таллофиты, но, конечно, ни один из местных видов не способен жить вне воды.

– В море почти то же самое, – добавила Юнис. – Я обнаружила там довольно крупных низших многоклеточных – медуз и так далее – и ракообразных величиной почти с омара. Вполне нормальное явление: виды, обитающие в соленой воде, достигают больших размеров, чем те, что водятся в пресной.