– Да, ищейки нашли большой купол, – продолжил Свени. – Но им так и не удалось отыскать малый, пилотский. Папа взорвал соединительный тоннель еще до их посадки. Сам он погиб под оползнем. Когда это случилось, я, конечно, был еще клеткой в пробирке.

– М‑да‑а… – протянул Рулман. – Помню, приборы засекли взрыв перед самым стартом. Но мы решили, что рейдеры начали обстрел, хотя и не ожидали этого. Они ведь не разрушили большую лабораторию?

– Нет, – согласился Свени. Зачем отрицать то, что могло быть известно Рулману – переговоры между Землей и Луной должны были приниматься даже здесь. Пусть случайная и неполная, но все же информация у них имелась. – Несколько линий внутренней связи уцелело, и мама часто слушала, что там происходит. И я тоже, когда достаточно подрос. Именно таким образом мы и узнали, что колония на Ганимеде еще существует и до сих пор не разбомблена.

– Но где вы брали энергию?

– В основном от собственной стронциевой батареи. Все было надежно экранировано, и полицейские не смогли засечь посторонние поля. Когда батарея начала садиться, мы тайно подключились к основной энергетической линии. Вначале мы брали понемногу, но потом, когда осмелели, – все больше и больше. – Он пожал плечами. – Но они все равно бы нас обнаружили – раньше или позже. Так в конце концов и случилось.

Рулман молчал, и Свени догадался, что собеседник сопоставляет его возраст Свени с периодом полураспада стронция и с хронологией адаптантов. Цифры, конечно, отлично совпадали. Легенда, которой его снабдили, учитывала мельчайшие детали вроде этой.

– И все‑таки это поразительно, – заговорил Рулман. – При всем моем уважении к вам, мистер Свени, в это трудно поверить. Чтобы Ширли Леверо смогла пережить такие испытания и притом совершенно одна. Чтобы она выходила ребенка, к которому даже не могла прикоснуться без помощи манипулятора, – а обращаться с ним куда менее удобно, чем с атомным реактором. Я помню ее – бледная, всегда немного унылая женщина. Роберт был связан с проектом, и она постоянно попадалась мне на глаза… – Он нахмурился, вспоминая. – Она всегда повторяла: «Это дело Роберта». И все. Проект ее не касался.

– Ее делом был я, – спокойно сказал Свени. Полицейские пытались научить его изображать в голосе горечь и тоску, когда он говорил о матери, но ему так и не удалось воспроизвести нужные интонации. Но он обнаружил, что если протарабанить слоги почти подряд, проглатывая окончания, это произведет нужный эффект. – Вы ее недооцениваете, доктор Рулман. А может, она сильно изменилась после гибели папы. Решимости у нее было на десятерых. И она за это в конце расплатилась. Жизнью…

– Мне очень жаль, извините, – мягко сказал Рулман. – По крайней мере, вам удалось спастись. Я уверен, что большего она не могла желать. А откуда взялся корабль, о котором вы упомянули?

– Он всегда у нас был. Как я понял, это папин корабль. Он был спрятан в природной трубообразной каверне, рядом с нашим куполом. Когда полиция ворвалась в мониторную, я выбрался через боковой люк на куполе, пока мама их… задерживала. Я ничего не мог сделать…

– Конечно, конечно, – тихо произнес Рулман. – Вы бы и секунды не выжили в том воздухе. Вы поступили совершенно правильно. Продолжайте.

– В общем, я поднялся на корабль. У меня не было времени спасти что‑то, кроме себя. Они все время меня преследовали, но не стреляли. Кажется, один из их кораблей до сих пор обращается вокруг Ганимеда.

– Мы прочешем небо и все выясним. Но мы все равно ничего не сможем с ним поделать, разве что держать под наблюдением.