Наконец, Юля нашла то место в записях, где автор возвращается мысленно на литовский хутор или же в его близкие окрестности, где хозяин прячет пятерых выведенных из виленского ада евреев, среди которых две женщины, включая самого автора, девочка лет восьми, трехмесячный младенец и сумасшедший парень, зашифрованный как Й.

* * *

Мы находимся в этой «малине» уже четыре недели. Может, больше на два или три дня или меньше… Я, кажется, потеряла точный счет времени, потому что в последние дни нас держат здесь практически взаперти, а это не способствует календарным исчислениям.

Но нам некуда податься… Что поделать… Особенно мне, с младенцем на руках, которому нужна кормилица или хотя бы молоко из-под коровы, которое его бедный желудочек как-то научился перерабатывать, хотя оно даже не прокипяченное. Поэтому не так уж важно, что сейчас: конец июня или начало июля, день или ночь.

У меня нет с собой никаких лекарств, потому что хозяин уже в первый день, когда осматривал наши вещи, забрал себе сверток с лекарствами, которые выделил нам из своих оскудевших запасов А., муж моей сестры С., когда выводил нас по… (зачеркнуто) вместе с проводником с у лицы Руднинку, где мы прятались на «малине» еще с той поры, когда внешне стала заметна моя беремен ность.

Я, конечно, не так хорошо разбираюсь в медицине и лекарственных средствах, как дедушка, который почти полвека работал аптекарем, и как А., который продолжил аптечное дело уже в Вильно, но, может, будь при мне тот сверток с лекарствами, что забрал хозяин, я смогла бы вылечить, спасти моего Ицхака?..

* * *

Стоило мне только помянуть хозяина в своих записках, как он тут же объявился, подав сверху голос, так что я едва успела задуть свечу и спрятать тетрадку и карандаш.

Хозяин сбросил нам несколько кусков черствого хлеба и пару неочищенных свекол… спустил на веревке ведро с водой, почти половина которого вылилась мне на голову.

Я попыталась узнать у него, когда нас переведут в другое место. Но он стал ругаться, обозвал меня, а потом… велел, чтобы Й. выбирался наверх.

Мне все это как-то не понравилось… что-то я заподозрила… Но хозяин сказал, что он будет выпускать нас на прогулку и первым пойдет Й.

Я думала, что Й., который в последнее время был заметно не в себе, ни на какую прогулку не пойдет. Но у него в тот момент, кажется, случилось временное просветление в мозгах. Парень вытащил из-за пазухи свой талес и передал его мне, неожиданно поцеловав меня в лоб. Так же молча поцеловал женщину и ее внучку, которая в это время спала. Наклонился к Малышу, который пускал пузыри в своей постельке, — завернутый в тряпки и одеяло, он лежал в плетеной корзине, которую я приспособила вместо люльки, — поцеловал его выбившуюся из свертка ручонку и что-то тихо ему сказал.

А потом стал выбираться из «малины» наверх, где его уже поджидал хозяин…

* * *

Я пишу эти слова спустя примерно двое суток после того, как хозяин забрал с «малины» нашего блаженного Й. Как я и подозревала, это была никакая не «прогулка», потому что обратно парень к нам не вернулся, да и нас на свежий воздух не выводили…

Не хочется думать о самом страшном. Но все равно в голову лезут самые ужасные мысли. Может быть, отец Й., уважаемый некогда в Вильно человек и нынешний член юденрата, не смог собрать средства, необходимые для переправки сына в другое, более безопасное место? А если и собрал, то, возможно, не смог передать, потому что контроль за обитателями гетто и лагерей, даже за членами юденрата, — жесточайший? А может, старик умер, растерзан, убит? Ох и вэй! Существуют в наши черные времена десятки причин, десятки «если» и «может быть»… все несчастья валятся на наши бедные головы!

Ведь может так статься, что хозяин хутора, которому заплатили за то, чтобы он нас спрятал на какое-то время, по каким-то своим причинам, своим соображениям решил избавиться от «лишнего» едока?.