— Стоп, давай помедленнее, я не успеваю, — взмолилась я сквозь остатки сонного тумана.

— Может, тебе кофе сделать? — согласился заботливый отрок.

— Кофе потом. Когда ты с Никитой успел пообщаться?

— А ты спи дольше! — фыркнуло юное дарование.

— Так воскресенье же!

— Ага, а в воскресенье время на месте стоит, да? Знаешь, который час?

— Ну, судя по солнцу… — я задумалась. Правда, больше над тем, как повежливее заставить незваного гостя отправиться восвояси и немножечко — ну честное слово, ну совсем немножечко! — еще подремать.

— Когда это ты выучилась время по солнцу определять? — съехидничал незваный гость.

— А я, может, талант! — меня все еще не оставляла надежда на продолжение сна.

— Даже целый гений, не возражаю, — не унимался Кешка. — Только тут одного таланта маловато будет.

— Глебов, ты просто свин, на том свете черти твоей головой в колокол бить станут.

— Ага, — согласился покладистый отрок. — Именно черти, и именно в колокол. Которого они, по всем данным, боятся как…

— Как черт ладана, изверг! Дай поспать!

— Маргарита Львовна, половина одиннадцатого, между прочим. Хватит дрыхнуть, — изверг задумчиво поболтал ногами. Балконная фальш-стенка загудела под ударами кроссовок не хуже африканского тамтама.

— Злой ты, Иннокентий, — с самым искренним чувством сообщила я, — и негуманный.

— А что, злые бывают гуманными?

— Еще как бывают, — фыркнула я, почти смирившись с тем, что поспать больше не удастся. — Игнатия Лойолу вспомни, вот уж великий был гуманист.

— Так не злой же!

— А что, добрый?

Бессмысленная перепалка привела к желаемому результату: сонный туман из мозгов почти улетучился. После довольно формальной зарядки, водных процедур, во время которых я со злости стала вспоминать известных людей аж на букву Х — и между прочим, чуть не полсотни навспоминала, чем тут же загордилась — и кофе, сваренного заботливым оболтусом по прозванью Иннокентий — мозги проснулись уже окончательно, и гневная Маргарита Львовна начала смотреть на упомянутого Иннокентия почти дружелюбно. Здоровое желание придавить подушку еще хотя бы на пару часиков тихо скончалось в неравной борьбе с нездоровым любопытством.

Во-первых, с какого это перепугу всегда тактичный Глебов вздумал столь по-хамски прерывать мой безмятежный сон? Ну, положим, насчет безмятежного — это я напрасно, снилось мне, что Ланка с Оленькой держат жертву за руки, а она вопит: «Пустите! Я сама пойду!» — такой сон трудно назвать безмятежным, но все-таки…

Во-вторых, откуда он знает про труп? То есть, откуда — ясно — Ильин насвистел. Но тогда самое главное — когда это они успели пообщаться и чего друг другу наговорили?

Может, я вас спрашиваю, нормальный человек спать, будучи терзаем столь острыми вопросами? Не знаю, как нормальный, я — не могу. Це дило трэба розжуваты — это раз. Два: лапочка Иннокентий — личность хотя и почти совсем безбашенная, но при том весьма и весьма толковая. А потому в моей не совсем проснувшейся голове начала шевелиться любопытная идея: а не заслать ли Глебова — который, кажется, так и рвется совершить очередную порцию подвигов — не отправить ли его, хитроумного, шпионом? Но сначала — вопросы.

— И когда ты нашего свет Игоревича видел? — поинтересовалась я, доцеживая из джезвы последнюю порцию. Глебов поглядел на меня укоризненно — действительно, нельзя же кофе хлестать в таких количествах — забрал посуду и начал готовить опасный для сердца и нервов напиток заново, бросив через плечо:

— А я его не видел.