В общем, дополнительных разъяснений тут не требовалось. Лично мне под руководством немотивированного комплекса вины доводилось совершать куда большие глупости, чем отклик на «надо поговорить». И уж заведомо более серьезные, нежели те, что делаются… м-м… как это называется? в любовном угаре.

— Ланочка, я вообще не понимаю, чего ты паникуешь. Если девицу достал кто-то из его команды, так ты тут никаким боком. Тебя может касаться только, если он сам… А он с тобой был с трех часов дня.

В трубке опять послышался вздох и, подождав с минуту, я почувствовала, как в душе моей зашевелились смутные, но крайне неприятные подозрения.

— Или не с трех? Эй, Ланочка, ау!

— Да с трех точно, ты не думай, — успокоила не то меня, не то себя Ланка, в результате чего подозрения поднялись и заколосились. — Я сама не знаю, что на меня нашло. Максим исчез, тебя тоже где-то носит, ну, и вот… Ты что-нибудь еще узнала?

Я подумала, что, конечно, узнала, остается самая малость — понять, что именно. Но, раз уж Ланка на связи, не вредно заткнуть еще одну дыру.

— Сколько у тебя Лариса Михайловна получает? И сколько на основной работе?

Ланку неожиданный перескок из Европы в Австралию не удивил, ответила моментально, а зачем мне это нужно, даже не поинтересовалась. Похоже, финансовые манипуляции собственного бухгалтера ее интересовать почти перестали.

Положив трубку, я задумалась. Сто лет Ланку знаю, но первый раз вижу, чтобы она так себя вела. Боюсь, говорит… Чего боюсь, почему боюсь? Бред. Или не бред?

Я снова схватилась за телефон:

— Лан, опять я. С одним-единственным вопросом. Можешь меня, конечно, послать, но все-таки…

— Какой вопрос? — обреченно согласилась Ланка.

— После трех вы непрерывно вдвоем были?

В трубке повисло глухое и плотное — хоть ножом режь — молчание.

— Але, Лана свет Витальевна! Я же сказала, что ты можешь меня послать. Сейчас это уже не принципиально: американцам твоим, по-моему ничего — или почти ничего — не угрожает. Но мне для себя хотелось бы прояснить кое-что. Только скажи — я забуду. Все и навсегда.

Трубка наконец ожила. Хотя «ожила» — это я зря. В Ланкином голосе жизни было не больше, чем в останках гейдельбергского человека:

— Нет. Я хочу знать. Что бы там ни было. Только… Я могу на тебя рассчитывать?

Дурацкий вопрос, но, похоже, Ланка сейчас в такой растерянности, что сомневается во всем. Поэтому я постаралась, чтобы мой ответ прозвучал и максимально убедительно, и предельно обыденно:

— Так же, как и раньше. Если я что-то выясню, ты об этом узнаешь первая.

— А потом?

— Как разрешишь, — я пожала плечами, как-то забыв, что она меня не видит. — Только, солнце мое, может, хватит уже ходить вокруг да около? Я так понимаю, что в непрошибаемом алиби твоего ненаглядного имеется некоторая брешь, да? Так расскажи уже, вместе подумаем…

— Ладно. Только этого не может быть… — Ланка помолчала, а я ее, разумеется, не торопила. — Понимаешь, часов в пять нам захотелось моченых арбузов…

— Нам? — уточнила я, подумав, что размер «дыры» в алиби зависит в первую очередь от того, кому именно пришла в голову эта идея. Если Большому Человеку — то это, возможно, повод отлучиться…

— Ну, вообще-то мне, — сообщила Ланка, — хотя Максим их тоже любит. В общем, захотелось. Правда, по стаканчику мы принять уже успели, но от меня до Крытого рынка можно доехать дворами, решили, что обойдется.

— Ну и?

— Ну и, — передразнила меня Ланка.