– Нет? – жестко спросил Рис.

– Я любила этого человека, пусть даже он не любил меня. – Нижняя губа у нее слегка дрожала. – Когда ты родился, он был на седьмом небе от счастья. Я впервые почувствовала связь с ним. Я решила не отнимать… не отнимать тебя… у него. Если б я призналась, это не принесло бы ничего, кроме боли для всех окружающих. И по закону это ничего бы не изменило в наших обстоятельствах. Я подумала, что никто не должен узнать об этом.

Рис вернулся к столу и с тяжелым вздохом опустился на стул.

– К несчастью, кое кто узнал.

Мать смертельно побледнела и, хотя она сидела за столом, казалось, готова была упасть в обморок. Рис инстинктивно поддержал ее.

– Кто то знает? – спросила она.

– Да. Герцог Биллингем сохранял документы. Ведь он что то платил тебе?

Герцогиня вскинула голову.

– Он пытался купить мое молчание, чтобы защитить свою безупречную репутацию. Конечно, я отказалась, но он продолжал высылать мне деньги. В конце концов я пожертвовала их сиротскому фонду, вот и все.

– Он регистрировал все дела, среди прочего есть несколько писем, которыми вы обменивались в то время. – Рис вздохнул. – Он доверился нечистоплотному стряпчему, а тот поделился сведениями с другим. Мы с Саймоном подозреваем в шантаже Ксавье Уоррена.

– Боже, мой!

Энн накрыла ладонью руку герцогини.

– Этот человек уехал из страны, после того как был обвинен в измене. Но Рис и Саймон говорят, что через несколько дней он возвращается. Без сомнения, чтобы встретиться с ними и предъявить требования за свое молчание.

Герцогиня вздрогнула:

– Значит, будет шантаж.

– Возможно, и нет. – Рис пожал плечами. – Если мы хотим этого избежать, тогда мне лучше всего открыть правду на моих собственных условиях. Это раз и навсегда положит конец шантажу.

– Но скандал, Рис!

– Да, я понимаю. И все же общество, вероятно, заслуживает права знать о моем происхождении.

– Господи, ты говоришь, как твой отец.

– Он не был моим отцом, – процедил Рис.

– Был во всех отношениях, – возразила герцогиня. – И во многих отношениях был не прав. Он учил тебя, что родословная важнее чувств или поведения. Что любовь и чувства – это слабость. Он каким то образом сумел убедить тебя, что для семьи главное чистота рода и прошлое, а не люди. В свое время я допустила это из за чувства собственной вины. Но я больше не могу хранить молчание. Эта тайна оставалась скрытой больше тридцати лет, и открыть ее – значит принести боль тебе и окружающим.

– Я понимаю, мама, – повторил Рис. – Ты ведь не думаешь, что последствия этого для тебя, моих сестер, моей жены не имеют никакого значения? Но человек, который меня воспитал, которого я называл отцом, учил меня, что «правильно» иногда лучше, чем «хорошо» или «легко». И похоже, нельзя избежать «правильного», если Уоррен знает правду. Твоему карточному домику суждено рассыпаться. Порой я думаю, мне лучше покончить с этим самому, чем дожидаться, когда это сделает кто нибудь еще.

Мать поджала губы и медленно поднялась из за стола со всем величием, соответствующим ее титулу.

– Я тебя знаю, Рис. И если ты принял такое решение, то, я уверена, другого средства выйти из отчаянного положения у тебя нет. Хотя я надеюсь, что до этого не дойдет. Не ради себя, я знаю, что заслуживаю осуждения, но ради остальных, кто будет вовлечен в скандал, включая тебя.

Рис поднял голову. Мать отказалась от дальнейшего спора с ним – видимо, она позволила ему решить их будущее. И мысль о том, что он должен в каком то смысле предать ее, была отвратительной.

Герцогиня с улыбкой взглянула на Энн:

– Думаю, ты похожа на меня, не так ли? Твоя история сродни моей.