— Вам что-нибудь известно о завещании брата?

— Нет. Если кто и знает о нем, так это сестра. Но сомневаюсь, написал ли он вообще завещание.

Вольницкий уже знал, что не написал, так что теперь Собеславу отойдет три четверти дома, а Габриэле одна четверть. И был уверен — уж он имел дело с такими случаями в своей практике, — что брат просто выкупит у сестры ее долю. Однако это не его проблемы, и он не стал продолжать эту тему. Его интересовало другое.

— Но когда вы изредка сюда наезжали, разговаривали же вы с братом?

— Конечно, но очень мало.

— Пусть это будут только общепринятые: как дела, что слышно? Должны же вы все-таки хоть что-нибудь о нем знать.

— Конечно, — не очень уверенно протянул Собеслав, задумчиво глядя в окно, и вдруг словно проснулся: — Минутку, а почему вы так дотошно… Меня в чем-то подозревают? Вы собираетесь меня задержать? Или, может, уже это сделали?

Вольницкий искренне удивился:

— Нет, с чего вы взяли?

— Тогда, значит, я в любой момент могу встать и уйти отсюда?

— В принципе да. Вы допрашиваетесь в качестве свидетеля…

Свидетель явно обрадовался:

— Вот именно. Это мой брат, и я могу вообще отказаться давать показания, о чем-то таком я слышал, есть статья в кодексе. Так вот, заявляю вам со всей ответственностью: если сию же минуту вы не разрешите мне закурить, я забираю свои бренные останки с вашей казенной мебели и ухожу! Сейчас и здесь — не самое подходящее время для того, чтобы начинать бросать курение.

Отделение полиции — это не больница и не косметический салон, никто из задержанных розами и фиалками не благоухает. Если и существует здесь запрет на курение, то существует и другой — не измываться над задержанными и прочими подозреваемыми, не отказывать им в воде, пище и других жизненно важных вещах. Короче, комиссар тяжело вздохнул и полез в карман за своими сигаретами.

Оба закурили. Собеслав даже счел нужным добавить:

— В основном Мирек делился со мной своими заботами. Я почти ничего о себе не сообщал.

— Почему?

— Мои дела его не интересовали. Ну как же, ничего для него интересного. За девками я не бегаю, великие актрисы, политики и прочие знаменитости для меня не существуют, не моя область, а то, что интересно мне — животные, минералы, мелкие детали в предметах искусства, — ему до фени. Я ведь фотографический маньяк, фотография не только моя специальность, но и мое хобби… Впрочем, это мое личное, вас не интересует, вам интересен он. Понимаю. Он все больше хвастался, и то, чем он хвастался, меня совсем от него отталкивало. Я уже чувствовал, куда он катится. Ему доставляло удовольствие обдурить человека, это его возвышало в собственных глазах, а меня, художника по натуре, он презирал. Он делает деньги, а я? И забывал, что вот за этот дом я свою половину заплатил наличными, он же ехал на кредитах…

— Стоп! — остановил разговорившегося свидетеля следователь. — Обдурить, вы сказали. Хоть какие-то подробности, может, фамилии?

— Да не слушал я его! Пропускал мимо ушей. Для меня главное — работа, для него — деньги. И я никогда не поменяю интересную для меня работу на лучше оплачиваемую. Наоборот, в собственных глазах я бы выглядел последним подонком. А тут вдруг мой брат, мне было стыдно за него и старался избегать разговоров о его постыдном «бизнесе». Из двух зол я предпочитал говорить о его женщинах, хотя в изложении брата и эта тема оказалась омерзительной.

— О! — обрадовался комиссар, — давайте поговорим о женщинах. О тех, с кем был связан ваш брат.