Я не находил слов. И полумрак комнаты, и всё, что мне было известно о Шва, располагали к мысли, что такое почти что возможно.

— Но… но ты же был там, Шва. Ведь кто-то же в конце концов заметил тебя в тележке, иначе ты бы до сих пор сидел в ней, мешая народу добраться до цветной капусты.

— Этого я не помню — остаток дня как будто утопает в тумане. Следующее чёткое воспоминание — я в полицейском участке с отцом, отвечаю на вопросы и смотрю, как отец заполняет документы. В основном я молчал. У меня сложилось впечатление, что коп даже не подозревает о том, что я тоже здесь, и это возмутило меня. Поэтому я кое-что стащил — такое, чего бы инспектор не сразу хватился, но что могло бы привлечь ко мне внимание. Когда полисмен взял стопку протоколов о пропаже человека, листы рассыпались и разлетелись по всему полу, а я засмеялся. Коп не мог ума приложить, почему распались листы, а вот я — я знал.

— Скрепка! — догадался я. — Ты стибрил скрепку!

— Когда мы шли домой, папа держался так, словно ничего не случилось, словно всё нормально. Это было ещё до несчастья с ним, но уже тогда он повёл себя странно, как будто совсем забыл о маме. Начиная с этого момента он никогда больше не упоминал о ней. Её портреты пропали со стен, а вскоре всё, что могло натолкнуть меня на мысль о ней, исчезло. Всё, кроме вот этого.

Он засунул руку под матрас, пошарил немного и выудил маленький пластиковый пакетик.

— Эту я храню отдельно от остальных, — пояснил он, протягивая мне пакетик. Я принял его с таким благоговением, будто мне вручали алмаз. Пожалуй, эта скрепка была самой драгоценной вещью, которую мне когда-либо в жизни приходилось держать в ладонях.

— Знаешь, Шва, что бы ты там ни говорил, ты не исчезнешь.

— Да, Энси, не исчезну. Уж об этом я позабочусь. Сделаю кое-что такое — все увидят и никто никогда не забудет.

— И что же это?!

Я не мог различить выражения лица Шва, но не думаю, чтобы он улыбался.

— Увидишь.

15. Междуворот в третьем проходе. Никто не будет любезен убрать эктоплазменную слизь?

Я не имел понятия, что задумал Шва, но жутковатое спокойствие его тона мне очень не понравилось. Всю дорогу домой меня не оставляло нехорошее предчувствие. Уж это спокойствие Шва! Было в нём нечто триумфальное, словно озарившее его вспышкой славы. Наподобие той вспышки, что произошла с Даффи Даком. Помните старый мультик: к Даффи никто не питает уважения, поэтому чтобы доказать, что он лучше Багза Банни, он съедает несколько динамитных шашек, выпивает канистру бензина, а напоследок глотает горящую спичку.

— Вот так! — торжествует Даффи, входя в жемчужные врата. — Жаль только, что это можно сделать только один раз.

Я посоветовался с Хови и Айрой, потому что больше не с кем было.

— Может, он обмажется зелёной краской и пустится бегать по школе? — предположил Айра.

— В голом виде! — добавляет Хови.

— Не-е, — возражаю я. — Если уж кошачий костюм и оранжевое сомбреро не привлекли ничего внимания, то про зелёную краску и говорить не стоит.

— Может, он спрыгнет с парашютом на поле прямо во время футбольного матча? — говорит Айра.

— В голом виде! — добавляет Хови.

— Не-е, — возражаю я. — Люди, может, и запомнят само происшествие, но забудут, кто был его героем.

Толку от приятелей я не добился, поэтому, отставив в сторону владевшие мною смущение и неловкость, понёс свои тревоги к Лекси; потому что знал: несмотря ни на что, она так же переживает за Шва, как и я.