Они не знают, как он плачет по ночам во сне, тщась ужиться с худшим из своих сновидений, которое наваливается снова и снова.

Вот наконец и дом. Марч осторожно ступает вверх по заиндевевшей тропке, держась рукой за штакетник — не то поскользнешься и сломаешь себе шею прямо у входной двери. Она без куртки. Ей жарко все эти дни, она горит. Нет и нижнего белья, тело перегрето даже для тончайшего шелка. Все, что на ней есть, — джинсы да одолженный у Холлиса его шерстяной свитер.

Дом изнутри, по ощущению, душный, муторный и словно нежилой, заколоченный. Пахнет кофе, мойрой, псиной. И чувствуется еще какой-то слабый, с трудом определимый запах… Запах грусти, что ли, повисшей над широкими половицами и плетеными ковриками.

Марч входит в гостиную, А там мужчина, с которым она провела последние восемнадцать лет жизни. Он пришел за ней и совершенно истощен ушедшим на это усилием. Он выглядит таким стесненным, бесприютным, вжавшись в это кресло, в своем единственном приличном, теперь измятом костюме. Терьер проснулся, встал и стряхивает с себя остатки сна, однако Ричард не слышит звяканья ошейника. Не слышит, как подходит Марч, как склоняется к нему. Она ему снится, Там, в его сне, вокруг Марч кружит листва. Каждый листик — ярко-ярко-желтый, будто чистого золота.

Ричард просыпается, лишь когда она берет его за руку. Открыв глаза, он смотрит на нее и понимает: предрешено. Она его жалеет, это очевидно. И эта жалость — совсем не то, чего бы он хотел.

— Мне не надеяться, что ты захочешь в субботу лететь со мной обратно в Сан-Франциско? — грустно улыбается Ричард.

Он думал придержать эту фразу на конец, когда они все обстоятельно обсудят, но, как всегда, не получилось.

Несмотря на то, что творится на душе, Марч тихо смеется: с первых слов — вопрос ребром, ему никогда не давались светские беседы.

— Мне расценить это как твое «да»?

— Это не значит, будто я не люблю тебя, — отвечает Марч.

Ричарда всегда поражало, как часто произносят эту фразу и сколь многие из тех, кто ею пользуется, искренне считают себя добрыми людьми. Что вообще побуждает одного человека любить другого? Этот вопрос не дает ему покоя, когда Марч говорит ему, что пока не едет, что задержится и что никогда не хотела причинять ему боль. Темные ли глаза Марч так безотказно волнуют его душу? Или изгиб в улыбке ее прелестного рта?

Ричард поднимается наверх поспать хоть пару часиков в постели Марч. Когда он просыпается, слепит яркий свет дня, пронизывающий затянутое льдом окно. Ричард надевает свой костюм, который перед этим аккуратно развесил на стулья: ему надо прилично смотреться, отправившись на кладбище. Он хочет выглядеть, как будто ничего не произошло, спускается по лестнице, целует дочь («доброе утро, милая»), разговаривает с Марч и спрашивает, нельзя ли одолжить на пару часиков ее «тойоту». Марч плакала, лицо опухло, красные глаза. Ричард знает: она уже была с Холлисом — и еще будет, и его охватывает глубокая печаль.

Что сделал бы на его месте другой мужчина? Забрал бы жену домой? Стал бы требовать, бить? Остался бы и плакал, пока она бы ему не уступила? Ричард Купер — все тот же, что и раньше, перед тем как такое с ним стряслось. Он тот мужчина, который оставляет чек на столе, заботясь, чтобы жена не осталась без денег.