Марикс тоже проснулся и теперь стоял в дверном проеме, зевая во весь рот.

— Очень интересно! Тебе не кажется, сестрица, что это открывает перед нами весьма заманчивые перспективы?

II

СОЛНЦЕ АРИСТОПАЛА

Неспешно и величаво колышутся водоросли: пузырчатые, сочно-зеленые ленты многометровой длины — и другие, красновато-коричневые, со множеством тонких веточек, образующих шарообразную крону. Вода здесь пресная, но, несмотря на это, морские формы жизни чувствуют себя превосходно. Актинии — каждая толщиной со столетний дуб, но всего несколько метров высотой — раскинули розовые полупрозрачные щупальца. На кромках бородатых скал прилепились губки — высокие, бледно-желтые фужеры. Они плавно сокращаются, и стайки мальков водят вокруг хороводы, переливаясь всеми оттенками спектра. Жгучие солнечные лучи, проникая сквозь толщу вод, теряют свою губительную силу; теплые блики лениво играют в пятнашки среди мелких песчаных дюн. Это место чем-то похоже на исполинский аквариум — причудливый рельеф, разнообразие форм и расцветок соперничает по красоте с коралловыми атоллами теплых морей. Неоновые искры креветок пронзают зеленоватый сумрак гротов, а над вершинами скал парят, раскинув крылья-плавники, гигантские манты…

Картины подводного мира расплылись и исчезли. Вместе с пробуждением пришли дискомфорт и боль. Ныла голова, дергало больной голеностоп, саднила кожа на лбу и тыльных сторонах ладоней — надо сказать, весьма ощутимо. То, на чем он лежал, шуршало при каждом движении. Где-то неподалеку раздавались тихие всплески. Пахло цветами и тиной; шептались листья, поскрипывало рассохшееся дерево… «Река тут поблизости, что ли?» — подумал Гаргулов. Эта мысль вызвала поток других, и воспоминания нахлынули на Сан Саныча мутной волной. Он приподнялся на локте. Голова тотчас отозвалась тупым гулом, как после хорошей пьянки. Боль концентрировалась слева, повыше виска. «Однако! Чем же это меня… Стоп! Почему я ничего не вижу?!» Страх обжег, словно раскаленное железо. Гаргулов вскинул руку к глазам — и нащупал плотную повязку. Совсем рядом некто зашевелился, чьи-то руки мягко надавили капитану на плечи.

— Твоя не вставай, твоя плохо вставай! Твоя болеет, однако…

— Где я? Что с глазами?! — прохрипел Гаргулов.

— Моя глаголик хорошо говори не знай… Твоя отдыхай пока, день есть, — ответил заботливый голос и прибавил: — Твоя глаза потеряй нету, мала-мала лечи — снова хорошо смотри… Твоя умный? Тогда повязка снимай нету!

Сан Саныч угомонился, поворочался немного, устраиваясь удобнее… Судя по ощущениям, постель представляла собой мешок из грубой ткани, наполненный чем-то мягким, но очень шуршливым — вроде скомканной бумаги. Импровизированный матрас лежал прямо на полу, тянуло легким сквознячком. Впрочем, это было весьма кстати: вокруг царила одуряющая тропическая жара; обоняние периодически тревожили густые незнакомые ароматы.

Будучи человеком милицейским, Сан Саныч привык получать ответы на свои вопросы. Старик (Гаргулов судил о возрасте собеседника по голосу) куда-то ушел, по крайней мере, на его зов никто не откликнулся. «Ладно, подобьем бабки, — размышлял капитан. — Слезли мы с этого чертова поезда незнамо где. Место — никогда про такие не слыхал… Но главное, где это я ухитрился обжечься, да еще и глаза спалить?!» Он помнил встречу с самоходной телегой, водителя, невесть зачем расстрелявшего странных птиц… Стоп! Вот она, нелепая деталь, которую поначалу не мог осознать разум. Голову каждой твари венчало приспособление из тонких стальных спиц, прижимающее к глазам темные стекла в оправе, — ни дать ни взять противосолнечные очки, специально сконструированные для этих пернатых.