|
Она была поражена, потому что никогда не предполагала в нем столько силы. – Если он хочет работать, – сказала она наконец, – то работу ему, пожалуй, можно найти. – Его место у вас. Вы должны взять его к себе. – Посмотрим. Пусть придет завтра. Иларион все понял и так задрожал, что уронил последнюю плиту и едва не расшиб себе ноги. Уходя, ой искоса взглянул на свою бабку, взглянул как побитое животное, испуганно и покорно. Прошло еще полчаса. Бекю, устав звонить, снова закурил трубку. Большуха продолжала стоять молча и невозмутимо, будто бы одного ее присутствия было достаточно для соблюдения необходимой вежливости по отношению к священнику. А тот, все больше и больше раздражаясь, каждую минуту подходил к церковной двери и через пустую площадь бросал свирепые взгляды на дом Бюто. – Да звоните же, Бекю! – крикнул он вдруг. – Если через три минуты их не будет, я ухожу. Когда от сумасшедшего колокольного звона столетние вороны с карканьем разлетелись в разные стороны, из дома Бюто вышли все, кто в нем находился, и вереницей потянулись через площадь. Лиза была в отчаянии: крестная все еще не вернулась. Решено было не спеша двинуться к церкви, в надежде, что тем временем подоспеет и г жа Шарль. Когда они уже подошли метров на сто, аббат Годар обрушился на них: – Вы что, смеетесь надо мной? Я вам делаю одолжение, и мне же приходится ждать вас целый час!.. Живее, живее! И он всех их погнал в часовню – мать с младенцем на руках, отца, деда Фуана, дядю Делома, тетку Фанни и даже г на Шарля, который в своем черном сюртуке весьма достойно выполнял роль крестного. – Господин кюре, – начал Бюто с подчеркнутой почтительностью, за которой скрывалась хитрая усмешка, – не будете ли вы так добры подождать еще немножко? – Кого же ждать? – Да крестную, господин кюре. Аббат Годар побагровел, как будто его хватил апоплексический удар. Задыхаясь, он пробормотал: – Возьмите другую! Все переглянулись, Делом и Фанни покачали головой, а Фуан заявил: – Так не делается, это уж было бы глупо! – Тысячу извинений, господин кюре, – сказал г н Шарль, считавший, что здесь необходимо вмешательство воспитанного человека, – это, быть может, наша вина… Но… Жена писала, что непременно приедет сегодня утром… Она в Шартре… Тут аббат Годар уже окончательно вышел из себя. Он даже подпрыгнул от негодования. – В Шартре, в Шартре… Мне очень жалко, господин Шарль, жалко, что вы ввязались в эту историю… Но больше так продолжаться не может, нет, нет, я не потерплю… И он разразился: – Здесь уж не знают, что и выдумать, только бы поизмываться над господом богом в моем лице… Каждый раз, как приходишь в Ронь, получаешь новую пощечину… Я вам не раз грозился, что уйду. Но сегодня я ухожу отсюда совсем и больше не вернусь. Так и передайте вашему мэру: ищите себе священника, платите ему, если только он вам вообще нужен… А я пойду к ЕГО преосвященству, расскажу ему, что вы собой представляете, и, я уверен, он одобрит мой поступок… Посмотрим, кто из нас останется в накладе. Будете жить без пастыря, как скоты… Все слушали его с любопытством, но, в сущности, с полным равнодушием людей практических, уже давно переставших бояться гнева божьего и божьей кары. Чего ради будут они дрожать и простираться ниц, вымаливать себе прощение, если сама мысль о дьяволе вызывала у них смех и если они перестали верить в то, что ветер, град, гром – дело рук какого то всевышнего мстителя? Заниматься такими вещами – пустая трата времени; лучше уж оказывать почтение правительственным жандармам, – те по крайней мере действительно всемогущи. Аббат прочел лукавую усмешку на лице Бюто, презрение у Большухи, холодное равнодушие на почтительно важных лицах Делома и Фуана. |
