|
– Оставьте парня в покое!.. Он прав. Разве в нем нуждаются там? Найдутся другие… Мы не за тем появляемся на свет, чтобы покидать родину и отправляться куда то ломать друг другу челюсти, ради каких то историй, до которых никому нет дела… Вот я никуда не уходил, а чувствую себя нисколько не хуже. Бюто вытащил счастливый номер во время жеребьевки. Это был настоящий крестьянин, крепко привязанный к земле. Он не знал никаких других городов, кроме Орлеана и Шартра, не видел ничего за пределами голой босской равнины. Казалось, он гордился тем, что рос на земле со слепым упрямством буйного, живучего дерева. Он встал, и женщины посмотрели на него. – Когда они возвращаются со службы, они все такие худые! – решилась сказать Лиза. – А вы, Капрал, – спросила старая Роза, – вы далеко были?.. Жан курил молча, с сосредоточенным вниманием человека, предпочитающего слушать, а не говорить. Он медленно вынул трубку изо рта. – Да, довольно далеко… Но все таки не в Крыму. Когда я должен был отправиться туда, Севастополь взяли… Но позже в Италии… – А что такое Италия? Вопрос как будто смутил его, он замялся, начал рыться в своих воспоминаниях. – Италия, это так же, как у нас. Там поля, леса, реки… Везде все то же. – Так вы, значит, воевали? – Да, конечно, воевал. Жан снова начал сосать трубку, не спеша со своим рассказом. Франсуаза, с полураскрытым ртом, приготовилась слушать длинную историю. Впрочем, ждали с нетерпением все, даже Большуха снова стукнула палкой по столу, чтобы успокоить Илариона, который хныкал, потому что Пигалица выдумала себе новое развлечение – втыкала ему в плечо булавку. – Под Сольферино жарко было, хотя шел дождь… И какой дождь… На мне сухой нитки не было. Вода лилась за шиворот и протекала в сапоги… Ей богу, мы здорово промокли! Все продолжали ждать, но Жан молчал. То, что он видел во время сражения, ограничивалось одним дождем. Через одну минуту он снова начал рассудительным тоном: – Господи! Да война не такая уж тяжелая вещь, как думают… Когда выпадает жребий, приходится выполнять долг. Правда ведь? Я бросил службу, потому что мне больше нравится заниматься другим. Но кому свое собственное ремесло опротивело, тот может найти там много хорошего. Также и тот, кто не может спокойно видеть, как враг топчет родную землю. – Все таки скверная это штука! – сказал в заключение дядюшка Фуан. – Каждый должен защищать свой собственный угол, не больше. Снова водворилось молчание. Было очень жарко. В теплом и влажном от испарений воздухе стоял терпкий запах подстилки. Одна из коров поднялась и начала испражняться: послышалось мягкое и размеренное хлюпанье. Во мраке, скрывавшем перекладины, меланхолически трещал сверчок. А проворные пальцы женщин, перебиравшие вязальные спицы, казались на стенах огромными паучьими лапами, бегающими в темноте. Пальмира взяла щипцы для снимания нагара и так низко срезала фитиль, что свеча потухла. Раздались крики, девушки засмеялись, дети принялись колоть Илариону зад булавкой. Бог знает, что было бы дальше, если бы не выручила свеча Иисуса Христа и Бекю, дремавших за своими картами; несмотря на то, что она вся оплыла, об нее зажгли потухшую свечу. Подавленная своей неловкостью, Пальмира дрожала, как провинившаяся девчонка, которая боится, что ее высекут. – Ну ка, – сказал Фуан, – кто нам напоследок почитает?.. Капрал, вы должны хорошо читать по печатному. Он ушел и вернулся с засаленной книжкой – одной из тех агитационных бонапартистских брошюр, которыми Вторая Империя наводняла деревню. Книжка, принесенная Фуаном, была куплена им у коробейника и представляла собой драматизированную историю крестьянина до и после Революции. Она называлась «Горести и радости Жака Бонома» и содержала резкие нападки на старый режим. |
