|
Всего было осуждено сто пятнадцать человек, и из них тридцать три заочно. На суде было задано семь тысяч восемьсот вопросов и вынесено двадцать три смертных приговора. В ночь после казни, во время дележа вещей преступников, палачи из Шартра и Дре подрались. Пользуясь тем, что разговор коснулся убийства, случившегося недавно около Жанвилля, Фуан не преминул рассказать еще раз со всеми подробностями ужасное происшествие на ферме Милуар. Он уже дошел до песни, сочиненной в тюрьме самим Красным Дылдой, когда на дороге послышался страшный шум, шаги и ругань. Женщины перепугались. Побледнев, они насторожились, боясь, что вот вот сейчас ворвется шайка вымазанных черным людей. Бюто храбро пошел открывать дверь. – Кто идет? Это были Бекю и Иисус Христос. Они поссорились с Макроном и ушли из кабака, захватив с собою карты и свечу, чтобы окончить игру где нибудь в другом месте. Оба были совершенно пьяны, и страх, овладевший было собравшимися, показался смешным. В конце концов все расхохотались. – Входите! Входите, только не безобразничайте, – сказала Роза, улыбаясь своему шалопаю сыну. – Ваши дети здесь, вы их, кстати, захватите с собой. Иисус Христос и Бекю уселись на землю, рядом с коровами, поставили между собою свечу и принялись опять за игру: – «Козырь! Козырь! Козырь!» А беседа шла уже о другом: завели разговор о парнях, которые должны были тянуть жребий в этом году. Их было четверо, и в том числе Виктор Лангень. Настроение женщин упало, говорить стали серьезно и медленно. – Это не шутка, – сказала Роза. – Ни для кого это не шутка, нет, нет! – Да, война, – ворчал Фуан, – сколько она приносит зла! Это – смерть хозяйству!.. Когда парни уходят, мы лишаемся лучших рук. Это сразу делается заметно на работе. А когда они возвращаются, они уже не те, у них уже не лежит душа к земле… Лучше бы холера, чем война! Фанни перестала вязать. – Я, – заявила она, – не хочу, чтобы Ненесс уходил… Господин Байаш рассказывал, что некоторые устраивают вроде лотереи: несколько человек соединяются, каждый вносит известную сумму; тот, кому достается плохой жребий, получает эту сумму и откупается. – Для этого надо иметь деньги, – сухо заметила Большуха. Бекю в промежутке между двумя ходами услыхал, что речь идет о войне. – Война – черт ее дери! Только побывавший на войне и может стать настоящим человеком!.. Кто там не был, тот ничего не знает… Плевать на все… Вот это я понимаю… Как там у черномазых… Он подмигнул левым глазом, а Иисус Христос посмеивался с понимающим видом. Оба они воевали в Африке: полевой сторож – во времена ее завоевания, второй – позднее, во время последних восстаний. Поэтому, несмотря на разницу лет, у них были одни и те же воспоминания: уши, обрезанные у бедуинов и нанизанные, как четки, на нитку, бедуинки с кожей, натертой маслом, которых ловили за изгородями и подминали под себя в канавах. В особенности любил Иисус Христос повторять рассказ, заставлявший крестьян хохотать до колик: о том, как они в один прекрасный день заставили здоровенную желтую, как лимон, бабу бегать взад и вперед совершенно голой, со вставленной в зад трубкой. – Черт! – снова начал Бекю, обращаясь к Фанни. – Вы, я вижу, хотите сделать из Ненесса девку?.. Что касается меня, то я спроважу Дельфена в полк. Дети перестали играть. Дельфен поднял свою круглую крепкую голову. Видно было, что паренек уже чувствует землю. – Нет, – упрямо заявил он. – Что? Что это ты говоришь? Я научу тебя храбрости, скверный ты француз! – Я никуда не хочу уходить! Я хочу остаться здесь. Полевой сторож занес уже кулак, но Бюто остановил его. – Оставьте парня в покое!.. Он прав. Разве в нем нуждаются там? Найдутся другие… Мы не за тем появляемся на свет, чтобы покидать родину и отправляться куда то ломать друг другу челюсти, ради каких то историй, до которых никому нет дела… Вот я никуда не уходил, а чувствую себя нисколько не хуже. |
