Абд аль-Ваххаб счел, что вновь назначенный министр обошелся с ним недостаточно вежливо, и ушел в отставку, целиком посвятив себя журналистике. Он постепенно приобрел известность и начал писать книги, в которых давал современную трактовку ислама. Его сочинения пользовались шумным успехом. Когда произошла июльская революция 1952 года, Абд аль-Ваххаб был поглощен борьбой против «Вафда» и защитой ислама. В течение по крайней мере двух лет мы с ним не встречались и ничего о нем я не слышал. Но однажды я зашел к Салему Габру, и тот сказал мне:
— Похоже, звезда Абд аль-Ваххаба Исмаила скоро заблестит еще ярче…
— Что вы имеете в виду? — спросил я с интересом.
— Теперь он так близок к верхам.
— Как публицист или как писатель-клерикал?
— Как один из «братьев-мусульман».
— «Братьев-мусульман»?! — воскликнул я в изумлении. — Но я знал его как верного сторонника Саада.
— Один аллах, изменяя все, не меняется сам! — заметил с сарказмом Салем Габр.
Примерно год спустя я встретил Абд аль-Ваххаба возле «Английского бара». Обменявшись рукопожатиями, мы пошли вместе и по пути разговорились. Едва коснулись революции, Абд аль-Ваххаб боязливо промолвил:
— Да будет благословенна революция, однако трудно понять, чего же они хотят…
В его словах я уловил горечь, причины которой не знал и не мог разгадать. Он вообще умел скрывать свои мысли, что свойственно лишь очень немногим из египтян.
— До меня дошло, что ты вступил в организацию «братьев-мусульман»? — сказал я ему.
— Это может произойти с любым мусульманином! — с неопределенной усмешкой ответил он.
— Жаль, что ты перестал заниматься литературной критикой.
— Прикажешь вернуться к тому, с чего я начинал в незапамятные времена?.. — с улыбкой пошутил он.
Мы распрощались, и я почувствовал, что если мы и встретимся в будущем, то только случайно. Когда произошло первое столкновение между революцией и «братьями», Абд аль-Ваххаб был в числе других арестован и предан суду. Его приговорили к десяти годам тюремного заключения. В 1966 году он вышел на свободу. Я решил поздравить его с освобождением. Придя к нему на улицу Хайрат, я увидел, что он почти не изменился. Голова, правда, поседела, но для мужчины 57–58 лет это было вполне естественно. Немного располнел, и мне даже показалось, что по сравнению с прошлым здоровье его улучшилось. Разговор начался с обычных в таких случаях вопросов. Он сохранял сдержанность и невозмутимость. Без долгих предисловий перешел к общественным проблемам и принялся весьма авторитетным тоном излагать свои взгляды:
— Все законы, импортированные из-за границы, должен заменить Коран.
Касаясь положения женщин, он сказал:
— Женщина должна вернуться в дом. Не страшно, если она получит образование, но только такое, какое необходимо для дома, а отнюдь не для того, чтобы где-то работать. Было бы, конечно, неплохо, если бы государство выплачивало ей пенсию в случае развода или смерти главы семьи… — Не допускающим возражений тоном он заявил: — Социализм, египетский национализм и европейская культура — вот то зло, которое мы должны с корнем вырвать из наших душ…
Он с такой яростью обрушился на науку, что я растерянно переспросил:
— Как! Даже наука?!
— Да. Успехов нам здесь все равно не добиться. Нас обогнали, и, какие бы усилия ни прилагали, мы будем по-прежнему плестись в хвосте. Нам не суждено внести свой вклад в науку. Наше предназначение — следовать исламу и поклоняться аллаху, и лишь ему одному, а не капиталу и не диалектическому материализму. |