И тут же слово, уменьшившись, превратилось в едва различимую точку.

Кот попросил у Аллигарио бинокль, долго пыхтел и крутил его, всматриваясь в картину, а затем удовлетворенно сказал:

— Конечно, не как бы хотелось, но все же можно различить. Вы разрешите, Петр Петрович? — посмотрел он на того. — Определенно этот шедевр надо поместить на видное место, — и он оттащил произведение вместе с мольбертом в другой конец площадки, повернув тыльной стороной к реке. Немного отошел и покрутил по сторонам головой. — А теперь поправим и освещение, чтобы создать необходимый эффект, — при этих словах соседние фонари почти совсем погасли, а откуда-то сверху свесилась лампа, ронявшая на картину неяркий и узкий пучок света. — Вот теперь, похоже, то, что надо! А чтобы руками не лапали, нужно ограждение смастерить. Ну-ка, Галактион, помоги мне, — и они моментально натянули между краями площадки белую нетолстую веревочку с табличкой посередине: «За ограждение не заходить!». — Ну вот и порядок, теперь можно и народ подпускать! — взглянул он вопросительно на «Воландина». — А вы какого мнения, Петр Петрович?

— Я думаю, что несколько рановато. Для полноты ощущений, пожалуй, хорошая музыка здесь совсем бы не повредила.

— Отличная мысль, исключительно сильный ход! — воодушевленно поддакнул кот. — Быть может, небольшой оркестрик, человек, этак, на двадцать-двадцать пять? А?

— Ну нет, зачем же так много шума. Здесь прекрасно справится и один, к тому же если он… — не закончил фразу «Воландин» При этом он как-то загадочно улыбнулся и снова несильно ударил тростью.

И тут же по всему полукруглому периметру ограждения площадки загорелись крошечные разноцветные огоньки, придавая ей более нарядный и праздничный вид, а в самом центре появился высокий худощавый скрипач с длинными волосами в черном старомодном фраке с белым стоячим воротничком. В одной руке он удерживал скрипку, а в другой удивительно длинный смычок. Несмотря на очень слабое освещение, было заметно, что на бледном лице его проступает волнение, а глаза как-то странно и лихорадочно блестят.

Тут, наконец, хлынули и прогуливающиеся по набережной, которые, перешептываясь или негромко разговаривая, с любопытством посматривали на площадку, а «Воландин» опять ударил тростью и приветливо улыбнулся:

— Маэстро, прошу вас!

И тотчас же, закрыв глаза, музыкант решительно тряхнул головой и бросил на струны смычок, и они от восторга и нетерпения заныли, запели, застонали, а нервные тонкие пальцы в бешеном танце пустились в пляс, взрезав воздух, как молниями, звуками темпераментных мелодий.

Музыка клокотала и низвергалась из скрипки, как из волшебного фонтана, обдавая и заполняя собой все окружающее пространство. Звуков рождалось так много, что казалось, играет целый оркестр.

Никогда ничего подобного Шумилову раньше слышать не доводилось. От нахлынувших ощущений по спине и затылку у него побежали мурашки, а где-то внутри отозвался чувствительный камертон, наполняя глаза восторженной слезой.

— Не правда ли, сильные ощущения, уважаемый Валерий Иванович? — услышал он довольный голос могущественного гостя и словно очнулся.

— Совершенно необычные впечатления, Петр Петрович, — выходя из задумчивого состояния, замедленно произнес Шумилов. — Если закрыть глаза или отвернуться, то может показаться, что играют сразу несколько человек… А кто этот одержимый музыкант и вообще как можно играть в такой темноте? Ведь почти ничего не видно!..

— Как, вы все еще не поняли, любезнейший?! Редчайший случай, смотрите и запоминайте. Перед вами сам король звука со своей знаменитой «пушкой» дель Джезу работы Гварнери.