Звонка не было, и Горлов постучал в обитую желтым дерматином дверь.

Никто не откликнулся, старший лейтенант постучал сильнее, лишь тогда послышалось какое-то шуршание, дверь осторожно приоткрылась, и в щель выглянула пожилая женщина в платке. Это была не Мария Сидоровна, той едва исполнилось тридцать, и Горлов спросил:

- Можем ли повидать Марию Сидоровну Сатаневич?

Видно, милицейская форма не встревожила старуху, наоборот, успокоила - она сняла с двери цепочку, вышла на балкон и приветливо ответила, приложив руку к сердцу.

- Очень извиняюсь, но Марички нет. Побежала на базар.

- А нам сказали, что она больна.

- Так это же Юрко, озорник! - всплеснула она ладонями. - Мы все перепугались: весь горит, дотронуться страшно... Слава богу, отпустило уже, и Маричка побежала на базар за курицей. Супы ему варить.

Всю эту информацию бабушка произнесла без остановки, и я подумал, что мы, ожидая Марию Сидоровну, сможем получить бесчисленное количество интересных и полезных сведений.

Я толкнул в бок старшего лейтенанта, и он совершенно официально сказал:

- Мы должны поговорить с гражданкой Сатаневич. Скоро вернется?

- Да скоро уже, скоро... - засуетилась старушка. - Очень прошу, заходите в комнату.

В комнаты вел длинный и узкий коридор, дверь слева была открыта, и я, воспользовавшись тем, что Горлов пропустил бабушку вперед, заглянул туда.

Плита с кипящим чайником, стол и простой шкафчик с посудой, на стенах развешаны обычные кухонные причиндалы, на столе миска с начищенной картошкой. Очевидно, для супа этому озорнику, как сообщила бабушка.

Первая комната была большой, длинной и темноватой. Пол почти сплошь застлан полосатыми домоткаными дорожками, а на полочке старомодного дивана гордо шествовала вереница не менее старомодных белых слоников, которые, говорят, приносят счастье. Стол, стулья и буфет - тоже не новые дополняли обстановку комнаты, еще, правда, низкий комод в углу - все это не свидетельствовало о достатке Марии Сидоровны. Но тут было и нечто впечатляющее, я сначала не понял, что именно, и, только усевшись на диване под слониками и осмотревшись, увидел, что комната буквально сверкала чистотой: нигде ни пылинки, стены недавно побелены, пол натерт мастикой.

Мне стало неудобно за не очень-то чистые босоножки, и я инстинктивно поджал ноги. Старушка заметила это и успокоила:

- Не беспокойтесь, прошу вас, сегодня еще не убирали.

Как тут можно еще убирать и зачем, мне было совершенно непонятно, однако я почувствовал некоторое облегчение и поставил ноги на дорожку.

Бабушка стала в дверях, ведущих в соседнюю комнату, оперлась на косяк и выжидательно смотрела на нас. Я кашлянул в кулак и неопределенно спросил:

- Как живете?

- Теперь хорошо живем, - оживилась она. - Теперь все прошло. Это когда наш озорник болел, набрались страху.

- Внук болезненный?

- Сказали, что прошло. Да как будто проходит, а зимой едва богу душу не отдал. Скарлатина, а потом простудился. Как в декабре начал болеть, так почти два месяца. А у нас на хуторе какие врачи? Врачи в соседнем селе, и пока приедут...

- Почему же сюда не привезли? - вполне резонно возразил Горлов. Кого-кого, а врачей тут... Целый институт рядом.

- Правду говорите, но ведь и везти не разрешили. Ему, озорнику, только шесть исполнилось, худой, в чем только душа держится, а... морозы, с нашего хутора только автобусом. Маричка работу бросила, ко мне переехала, мы вдвоем и выходили.

Горлов оглянулся на меня: тут тоже все было понятно, но я спросил:

- И ваша дочь никуда не ездила зимой?

- Я же говорю: работу бросила. Как-то выкрутились, борова закололи и на мясо продали. Два месяца без работы, откуда денег взять? И все же, когда ребенок болен...

- И совсем не болен! - послышался тоненький голосок из соседней комнаты.