Планшетист (сменил Накапкина чуткий Кончиц), почти не дыша, эти цифры нащупывает измерителем по рифлёным скосам угломера. И - откладывает угол отсчёта от перпендикуляра каждой базы постов. Сейчас погонит прямые - и увидим, как сойдётся.

И от совестливой точности каждого из них - зависит судьба немецкой пушки или наших кого-то под обстрелом.

(А Накапкин, сменясь, пристроился писать, от приборных чернил, фронтовую самозаклейную "секретку" со страшной боевой сценой, как красноармейцы разят врага, - то ли домой письмо, то ли девочке своей.)

А наши звукопосты пока все целы. Около Волкова была бомбёжка, но пережили, вот уже и вкопаны. Два-три порыва было на линиях, всё срастили.

У сухой погоды своё достоинство: провода наши, в матерчатой одёжке, не мокнут. Резина у нас слабая, в сырость - то заземление, то замыкание. А прозванивать линии под стрельбой - ещё хуже морока. Немцы этой беды не знают: у них красно-пластмассовый литой футляр изоляции. Трофейный провод - у нас на вес золота.

Между тем зовёт меня Кончиц: моя 415я даёт неплохое пересечение, близко к точке. Решаюсь. Звоню Толочкову:

- Вася! Вот тебе 415я. Не пристреливай её, лучше этого не поправим, дай по ней налётик сразу, пугани!

Эт-то по-русски! Толочков шлёт огневой налёт, двадцать снарядов сразу, по пять из каждой пушки.

Ну, как теперь? Будем следить.

Тут - сильно, бурно затолкло на нашем склоне. Смотрю: где верхние избы нашей улицы и раскидистые вётлы группкой, куда Искитея побежала, - побочь их, по тому же хребтику - рядком два десятка чёрных фонтанных взмётов, кучно кладут! Ста-пяти, наверно. Кто-то там у нас сидит?- нащупали их или сверху высмотрели.

Хотя в небе - наши чаще. Вот от этого спину прямит.

В погреб сошёл, говорят: трясенье было изрядное. А то уж средь баб разговор: чего зря сидим? идти добро спасать. Теперь уткнулись.

Но - опять, опять нутряное трясение земли - это, знать, ещё ближе, чем тот хребтик.

Дугин нервно, отчаянно орёт наверх:

- Второй перебило!.. И третий!! И четвёртый!!

Значит, тут - близко, где линии расходятся. А с постов - все три погонят линейных зря, не знают же.

Меня ж хватает сзади, тянет бригадный телефонист. Почти в ужасе:

- Вас с самого высокого хозяйства требуют!

Ого! Выше бригады - это штаб артиллерии армии. Перенимаю трубку:

- Сорок второй у телефона.

Слышно их неважно, сильно издали, а голос грозный:

- Наши танки остановлены в квадрате 74-41!

Левой рукой судорожно распахиваю планшетку на колене, ищу глазами: ну да, у Подмаслова.

- ...От Козинки бьёт фугасными, ста-пятидесяти-миллиметровыми... Почему не даёте?

Что я могу сказать? Выше прясла и козёл не скачет. Стараемся! (Опять объяснять про инверсию? уж в верхнем-то штабе учёном должны понимать.)

Отвечаю, плету как могу.

Близко к нам опять - разрыв! разрыв!

И сверху крик:

- Андрея-а-ашина!!

А в трубку (левое ухо затыкаю, чтоб лучше слышать):

- Так вот, сорок второй. Мы продвинемся и пошлём комиссию проверить немецкие огневые. И если окажутся не там - будете отвечать уголовно. У меня всё.

У кого - "у меня"? Не назвался. Ну, не сам же командующий артиллерией? Однако в горле пересохло.

За это время - тут большая суматоха, кричат, вниз-вверх бегут.

Отдал трубку, поправляю распахнутую обвислую планшетку, не могу понять: так - что тут?

Енько и Дугин в один голос:

- Андреяшина ранило!

Бегу по ступенькам. Вижу: по склону уже побежали наверх Комяга и Лундышев, с плащпалаткой. И за ними, как прихрамывая, не шибко охотно, санинструктор Чернейкин, с сумкой.

А там, метров сто пятьдесят - да, лежит. Не движется.

А сейчас туда - повторный налёт? и этих трёх прихватит.

Кричу:

- Пашанина ищите! Готовить машину!

Счёт на секунды: ну, не ударьте! не ударьте! Нет, пока не бьют, не повторяют.