А сейчас туда - повторный налёт? и этих трёх прихватит.

Кричу:

- Пашанина ищите! Готовить машину!

Счёт на секунды: ну, не ударьте! не ударьте! Нет, пока не бьют, не повторяют.

Дугин, не по уставу, выскочил от прибора, косоватое лицо, руки развёл:

- Таащ стартенант! Тильки два крайних поста осталось, нэчого нэ можем!

Добежали. Склонились там, над Андреяшиным.

Ну, не ударь! Ну, только не сейчас!

В руках Чернейкина забелело. Бинтует. Лундышев ему помогает, а Комяга расстилает палатку по земле.

Ме-едленно текут секунды.

Пашанин прибежал заспанный, щетина чёрная небритая.

- Выводи машину. На выезд.

А там - втроём перекладывают на палатку.

Двое понесли сюда.

А Чернейкин, сзади, ещё что-то несёт. Сильно в стороне держит, чтоб не измазаться.

Да - не ногу ли несёт отдельно?..

От колена нога, в ботинке, обмотка оборванная расхлестнулась.

Несут, тяжко ступая.

К ним вподмогу бегут Галкин, Кропачёв.

И Митька за ними: тянет паренька глянуть близко на кровь.

И - тутошний малец за ним же, неуёма.

Про Галкина мне кто-то:

- Да он чуть замешкался. И он бы там был, его линия - тоже.

А Андреяшин, значит, сам вырвался, птицей.

Вот - и отлучился в Орле... Посетил...

Без ноги молодому жить. И отца-матери нет...

Подносят, слышно, как стонет:

- Ребята, поправьте мне ногу правую...

Ту самую.

Обинтовка с ватой еле держит кровь на культе. Чернейкин ещё прикладывает бинта.

Лундышев: - Он и ещё ранен. Вон - пятна на боку, на груди.

Осколками.

Вот и отлучился...

Лицо смуглёныша ещё куда темней, чем всегда.

- Ребята, - просит, - ногу поправьте...

Оторванную...

Неровное, мягкое, больное - трудно и поднять ровно. И в кузов трудно.

Капает кровь - на землю, на откинутый задний борт.

- Да и... - киваю на ногу, - её возьмите! Кто знает, врачам понадобится.

Взяли.

- Теперь, Пашанин: и скоро, и мягко!

По тем ухабам как раз.

Да Пашанин деликатный, он повезёт - как себя самого раненого.

И двое в кузове с Андреяшиным.

Закрыли борт - покатила машина.

Хоть и выживет? - ушёл от нас.

А к Орлу его - прямо и идём, прямёхонько в лоб.

Хмуро расходились.

Да, вспомнил: уголовно отвечать.

А Дугина - служба томит:

- Таащ старштенант! Так трэба сращивать? Як будэмо?

И линейные - сидят на старте, готовые. Со страхом. Тот же и Галкин, по случайности уцелевший.

А там - по нашим танкам бьют.

Кого беречь? Там - беречь? Здесь - беречь?

- По-до-ждите, - цежу. - Маленько ещё подождём.

И - как чувствовал! Выстрелы почти не слышны, и от шума, и от зноя- а всей толчеёй! - полтора десятка ста-пяти-миллиметровых - опять же сюда! где Андреяшина пристигло, и ещё поближе - чёрные взмёты на склоне!

Одну избу - в дым. С другой - крышу срезало.

- Не говорите им там, в подвале.

Вот так бы и накрыли, когда тело брали.

Митька - снизу, от Дугина, ко мне с посланием:

- И предупредитель перебило! - так кричит, будто рад.

Так и тем более, извременим.

Как дедушка мой говорил: "Та хай им грець!" Одно к одному.

За всю армию - не мне отвечать. Да и командующий не ответит. А на мне вот эти шестьдесят голов. Как Овсянников говорит: "Надо нам людей берегти, ой берегти".

Ещё сождём.

Курю бессмысленно, только ещё дурней на душе.

И - какое-то отупение переполняющее, мозг как будто сошёл с рельсов, самого простого не сообразишь.

Прошло минут двадцать, больше налёта нет. Теперь послал Галкина и Кропачёва - чинить. Раз перебиты все сразу - так тут и порывы, при станции, на виду.