Залп! Начинается с крайней - но быстро переходит по строю, по строю, и ещё первая не кончила - стреляет и восьмая! Да "стреляют" - не то слово. Непрерывный, змееподобный! - нет, горынычеподобный оглушающий шип. Назад от каждой - огненные косые столбы, уходят в землю, выжигая нацело, что растёт, и воздух, и почву, - а вперёд и вверх полетели десятками, ещё тут, вблизи, зримые мины - а дальше их не различишь, пока огненными опахалами не разольются по немецким окопам. Ах, силища! Ах, чудища! (В погребе от катюшиного шипа бабы замерли насмерть.)

А крайняя машина едва отстрелялась - поворачивает на отъезд. И вторая. И третья... И все восемь уехали так же стремительно, как появились, и только ещё видим, как переколыхиваются по ухабам дороги их освобождённые наводящие рельсы.

- Ну, щас сюда по нам жарнёт! - кто-то из наших.

Да и не жарнёт. Знают же немцы, что "катюши" мигом уезжают.

Идём с Овсянниковым досиживать на липе.

Чуть передых - мысли лезут пошире.

- Да! - мечтаю. - Вот рванём ещё, рванём - и какая ж пружина отдаст в Европе, сжатая, а? После такой войны не может не быть революции, а?.. это прямо из Ленина. И война так называемая отечественная - да превратится в войну революционную?

Овсянников смотрит мирно. Помалкивает. С тех пор, как он нашёл у немцев бензинный порошок, - уже не верит, как пишут в газетах, что немцы вот-вот без горючего остановятся. А беспокой у него - о предупредителе:

- Им там - головы не высунуть, не то что кипятку. - Окает: - Плохо им там. Посмотримте по карте: на сколько я могу перенести их вбок? назад? Я их быстро перетяну, даже без отключки.

Померили циркулем. Метров на триста-четыреста можно.

Пошёл - шагастый, неутомимый.

А Митька Петрыкин, вижу, ладит, как бы ему в пруду искупаться. Зовёт свободных вычислителей, те щели роют.

А вот и притянули к нам: справа - от 2го дивизиона, слева - от 3го. Вкапывают свою подводку и они. Наша центральная станция, по проводам, - как важный штаб, во все стороны лучами. В погреб втиснулись теперь и они все трое, на чурбачки, а телефоны уж на коленях.

И сразу - меня к телефону. Из 3го, комбат 8й Толочков. Нравится он мне здорово. Ростом невысок, отчаянный, и работе отдаётся сноровисто, всё забывает. Хорошо с ним стрелять.

- Цели, цели давай! Скучаю.

- Ну подожди, скоро будут. Ждём привязки. Вот 418ю щупаем.

Без звуковой разведки - артиллерийскую цель и найдёшь редко: только в притёмке, по вспышке, прямым наблюдением - и если позиция орудия открытая.

И из 2го дивизиона - сразу же мне трубку. По голосу слышу - сам комдив, майор Боев.

- Саша, у нас серьёзная работа сегодня, не подведи.

- Сейчас продиктуем несколько, но пока без привязки.

- Всё равно давай. А вот что: вечерком приходи ко мне в домик.

В штаб дивизиона, значит.

- А что?

- Там увидишь.

Я, было, наружу - а сюда, по ступенькам Юра Куклин почти бегом. И суёт мне лист - со всеми нашими координатами.

- Если постоите - ещё уточним.

- Спасибо, ладно. - И сразу передаю планшетисту Накапкину.

Он тут же набирает измерителем с точностью до метра по металлической косоразлинованной угломерной линейке - и на планшете с крупной голубой километровой сеткой откладывает икс и игрек для каждого звукопоста, исправляет прежние временные.

Теперь - заново соединяет точки постов прямыми, заново перпендикуляры к ним, а от них заново - ведёт лучи на цели. Начиная с 415й все цели теперь пошли на новую откладку.

По ленте центрального прибора для каждого звукоприёмника течёт своя чернильная прямая. Там, на посту, колыханье мембраны отдаётся здесь, на ленте, вздрогами записи.