Их высоко оценили и признали. Деньги пусть получит мать! Перед нею единственной виноват. Пусть простит мне, мой родной человек! Я и там буду бесконечно любить ее одну.

— Не'обольщайся! Я ухожу из жизни не из-за тебя. Ты такой жертвы недостойна. Ухожу от самого себя. Я устал от собственных ошибок и коварства людей. Я не могу жить с вами под одной крышей и небом. Вы не умели быть друзьями и женами, вы стервятники. Жаль, что гибнут орлы.

Пашка вбил крюк на потолке, сделал петлю из веревки, стал на табуретку и увидел свысока светящиеся фары машин…

Лариска приехала уже за полночь. Дернула дверь. Открыла ключом, включила свет и увидела Павла, повисшего в петле. Он уже был мертв.

Глава 8. БАБА ПЕРЕЛЕТНАЯ

— Опять наш Бурьян со своей бабой разводится. Видите, ее комод и тряпки в кузов грузят. Значит, снова холостяком сделается, — скрипуче заметил Кузьмич, подойдя к мужикам.

— Надолго ли? Уж пятый раз разбегаются. Им не внове! Через пару месяцев опять помирятся! — хохотнул Толик, даже не повернув головы, добавил:

— Смешат, как две мартышки в цирке.

— А ну их к лешему, — отмахнулся Борис.

Никто из соседей мужиков не подошел к машине, чтобы помочь в погрузке.

— Пущай развлекаются лопухи, — сплюнул сторож магазина и отвернулся.

Для мужиков двора такое поведение к любому переезду было нетипичным. Когда соседу нужно помочь, никто не отсиживался. Помогали все, дружно. А тут не захотели. Хотя машину загружал сам Федька Бурьян, какого все горожане считали самым лучшим водителем.

Коренастый, плотный, почти квадратный, с круглой, стриженой наголо головой похожей на шар, он почти бегом таскал узлы и чемоданы, мешки и сумки, быстро передавал их через борт толстозадой, потной бабе и снова нырял в свой подъезд за вещами.

Смеркалось, когда Федька выехал со двора. Жену не взял в кабину, велел остаться в кузове. Та назвала Бурьяна лысым козлом и придурком, больше не успела ничего добавить, Федька лихо развернул машину, баба не удержалась, упала на пожитки, задрав кверху ноги, да так и поехала под громкий хохот мужиков-соседей.

Баба в кузове орала до хрипоты. Она ругала Федьку, на чем свет стоит, обзывала мужика так, что прохожие удивленно оглядывались на машину, спешившую по городским улицам.

Ленке было глубоко наплевать на всех, кто и что о ней подумает. Она хотела одного, как можно больше и сильнее досадить мужику, опозорить перед всеми, на целый свет. А потому, усевшись на узел, орала на всю глотку все, что влезло в голову.

Баба считала, что мужик ни за что обидел ее, оскорбил. Потому, вздумала отомстить ему хотя бы так, орущей глоткой, другого не было дано. Нащелкать человеку пощечин или вломить ему как хотелось бы, она не могла, хотя кулаки чесались.

Ленка знала, что ей обломится за такое. Еще при первом разъезде попыталась она достать Федьку в морду. Тот рассвирепел, приметив, куда прицелилась баба, и сходу поддел ее на кулак. Не рассчитал во зле, и влепил со всей силы. Баба, сделав тройной кульбит, влипла в угол, не дыша, и оставалась там до самого утра. Никто к ней не подошел, не помог встать, не дал глотка воды, не пожалел, и, конечно, не извинился.

Федька спокойно спал, отвернувшись к стене. Его не волновало, жива ли баба, может ее нужно отскрести от стены и от пола?

Ленка стонала, хотелось бабе, чтобы ей пожалели, но не тут-то было. Встав утром с постели, мужик умылся, сам себе приготовил пару бутербродов, запил их чаем и, одевшись, сказал уже с порога:

— Слышь ты, мандолина неумытая, если еще бухнешь, своими «клешнями» размажу по стене как клопа! Ни на что не гляну! — хлопнул дверью и ушел на работу.