|
К счастью для Катона, немного позднее в тот же день он сообщил Марку Рубрию о присут-ствии в Пергаме некоего Афинодора Кордилиона. – Как бы мне хотелось послушать его! – воскликнул возбужденный Катон. – Как правило, он выступает в Антиохии или Александрии. А это путешествие необычно для него! – Ну что ж, – сказал Рубрий, торопясь высказать блестящую идею, – почему бы тебе не взять пару месяцев отпуска и не отправиться в Пергам? – Я не могу этого сделать! – воскликнул Катон, потрясенный. – Мой долг – служить здесь! – Каждому военному трибуну полагается отпуск, дорогой мой Марк Катон, и никто не за-служивает его больше, чем ты. Пожалуйста, поезжай! Я настаиваю! И возьми с собой Мунация Руфа. Итак, Катон уехал в сопровождении Мунация Руфа. Контингент римлян в Фессалониках чуть с ума не сошел от радости, ибо Myнаций Руф так благоговел перед Катоном, что усердно подражал ему. Но как только минули два месяца, он снова был в Фессалониках. Единственный известный Рубрию римлянин, который так буквально воспринял предложенный с потолка срок отпуска. Вместе с Катоном прибыл не кто иной, как сам Афинодор Кордилион, знаменитый фи-лософ-стоик, готовый играть роль Панеция – философа-стоика из Родоса, находившегося при Сципионе Эмилиане из Катонов. Будучи стоиком, Афинодор не ожидал – или не желал – той роскоши, которой окружил в свое время Панеция Сципион Эмилиан. Единственное изменение, которое он внес в образ жизни Катона, это аренда для них троих – Мунация Руфа, Катона и са-мого философа – трехкомнатного дома вместо двухкомнатного и увеличение числа рабов до трех. Что же заставило этого знаменитого философа присоединиться к Катону? Просто в Катоне он увидел человека, который когда-нибудь будет иметь огромное значение. Присоединение к семейству Катона обеспечит имени Афинодора Кордилиона долгую память. Не будь Сципиона Эмилиана, кто бы помнил имя Панеция? Римляне в Фессалониках застонали, когда Катон возвратился из Пергама. Рубрий проде-монстрировал, что он не готов выносить общество Катона, объявив, что у него есть срочное дело в Афинах, и тут же уехал. Слабое утешение для тех, кого он оставил! Но тут, по пути в Пергам, в Фессалоники заехал Квинт Сервилий Цепион, и Катон тотчас позабыл и о публиканах, и о «жизни с комфортом» – так счастлив он был вновь увидеть любимого брата. Глубокая душевная связь между ними возникла вскоре после рождения Катона. В это вре-мя Цепиону было три года. Сильно болея, их мать (через два месяца она умерла) дала подержать новорожденного Катона трехлетнему Цепиону. И с тех пор их разлучал только долг, хотя даже при исполнении долга они ухитрялись оставаться вместе. Может быть, связь и ослабла бы с воз-растом, если бы их дядя Друз не был заколот в том доме, где они все жили. Когда это случилось, Цепиону было шесть лет, а Катону едва исполнилось три. Этот страшный удар выковал в огне ужаса и трагедии такую связь между братьями, что с годами она только крепла. Их детство было одиноким, нерадостным, лишенным любви ближних. Оно пришлось на время войны. У них не осталось близких родственников, их опекуны были к ним равнодушны, а двое старших из ше-стерых детей, Сервилия и Сервилилла, ненавидели самых младших, Катона и его сестру Пор-цию. Но сражения между старшими и младшими отнюдь не всегда оборачивались в пользу двух Сервилий! Катон мог быть самым маленьким, но он же был самый горластый и самый бесстрашный из всех шестерых. Всякий раз, когда маленького Катона спрашивали: – Кого ты любишь? Он неизменно отвечал: – Я люблю моего брата. И если к нему продолжали приставать с вопросом, кого он любит еще, он все равно отве-чал: – Я люблю моего брата. Действительно, он никогда не любил никого другого, если не считать ужасной любви к дочери дяди Мамерка, Эмилии Лепиде. Любовь к Эмилии Лепиде научила его только одному: презирать женщин и не доверять им. |
