Она оказалась права: было о чём беспокоиться. В шесть лет меня выгнали из школы немецких монахинь за непослушание, это стало прелюдией моего дальнейшего жизненного пути. Мне пришло в голову, что истинная причинакрылась в том, что по закону Панчита считалась матерью-одиночкой троих детей. Это не должно было возмутить монахинь, потому что большинство детей в Чили рождаются вне брака, но в том классе общества, к которому принадлежали ученики школы, ситуация обстояла по-другому.

Десятилетиями я думала о своей матери, как о жертве, но однажды я увидела определение жертвы как того, кому не хватает контроля и власти над обстоятельствами, и поняла, что этоне тот случай. Это правда, что моя мать казалась обманутой, уязвимой, порой даже отчаянной, но позже её ситуация изменилась, когда она сошлась с моим отчимом, и они начали путешествовать. Возможно, они боролись ради большей независимости, чтобы, наконец, обрести ту жизнь, которую так хотели, и развить свой огромный потенциал вместо тупой покорности, но моё мнение не в счёт, поскольку я принадлежу к поколению феминисток и располагаю возможностями, которые ей и не снились.

Ещё одна вещь, которую я усвоила после пятидесяти лет психотерапии, что отсутствиеотца в детстве также поспособствовало моему бунту. Мне потребовалось немало времени, чтобы принять дядю Рамона, как я всегда называла мужчину, которого Панчита встретила, когда мне было около одиннадцати лет, и понять, что лучшего отца у меняне могло быть. Я же это поняла, когда родилась моя дочь Паула, и он проникся к девочке сильной любовью (чувство было взаимным), и я впервые увидела нежность, сентиментальность и игривость отчима, которому ранее объявляла войну. Мои подростковые годы прошли в ненависти к этому человеку и постоянном оспаривании его авторитета, но, поскольку отчим был неисправимым оптимистом, он этого даже не заметил. По его словам, я всегда была образцовой дочерью. У дяди Рамона была плохая память на всё дурное, поэтому в старостион звал меня Анхеликой—это моё второе имя — и советовал спать на боку, чтобыслучайно не отдавить крылья. И повторял это до конца своих дней, пока деменция и усталость от жизни не превратили его в тень себя самого.

Со временем дядя Рамон стал моим лучшим другом и наперсником. Он был весёлым, властным и гордым шовинистом, хотя и отрицал последнее, аргументируя, что никто не относился к женщинам с бóльшим уважением, чем он. Мне так и не удалось полностью объяснить, в чём состоял его ужасный шовинизм по отношению к женщинам. Он бросилженуичетверых детей, но никогда не добивался расторжения этого брака, что позволило бы ему узаконить отношения с моей матерью. Это нисколько не помешало им прожить вместе почти семьдесят лет, сперва со скандалами и сплетнями, но позже редко кто выступал против их союза, потому что обычаи со временем несколько смягчились, а за неимением законной процедуры развода пары образовывались и распадались без бюрократических проволочек.

Панчита возмущалась недостатками своего спутника жизни столь же остро, как и восхищалась его качествами. Она выбрала роль покорной супруги и часто злилась из-за любовных неурядиц и потому, что чувствовала себя неспособной растить детей в одиночку. Поддержка и защита требовали неизбежных затрат.

По своему биологическому отцу я никогда не скучала и не горела желанием узнать что-либо о нём. Чтобы Панчите смогли аннулировать брак, отцу было поставлено условие не брать на себя ответственность за детейибольше не видеться с ними. В те несколько раз, когда его имя было упомянуто в семье (тема, обычно избегаемая домочадцами), у моей матери разыгралась сильная мигрень. Мне только сказали, что он очень умён и сильно меня любит; меня заставляли слушать классическую музыку и показывали книги по искусству.