Его карие глаза стали задумчивыми и слегка настороженными.

– А возможно, и нет,– сказал он.

Но мысли Рэйчел вернулись назад, к отчаянию и лишениям, которые выпали ей на долю в этом палаточном городке и в других подобных же поселениях на лесозаготовках. Раньше она думала об этом со смирением; теперь, зная, насколько иной могла бы быть ее жизнь, если бы мать любила ее, девушка ощутила горькую обиду.

Она плотнее закуталась в пиджак мистера Уилкса и забилась в угол сиденья, закрыв глаза. Внезапно на нее навалилась страшная усталость, и она заснула.

Джонас заставил себя сосредоточиться на местности за окном, хотя он знал здесь каждую травинку. Провиденс остался позади, и по обеим сторонам тянулись поля, поросшие желтыми цветами.

Всем существом он чувствовал потребность открыто разглядывать эту грязную промокшую оборванку, свернувшуюся клубочком напротив него, запомнить ее изящную шею, округлости груди, нежный изгиб бедер. Он не осмеливался коснуться ее, – не сейчас, после происшедшей сегодня утром бурной сцены с Гриффином Флетчером в доме Фанни Харпер, – но его переполняло желание обладать ею. Если он позволит себе смотреть на нее слишком пристально или слишком долго, то его намерение держаться на расстоянии, чтобы завоевать ее доверие, может быть сметено неудержимым потоком желания, охватывавшего его при каждом взгляде на эту девушку.

Ровный ритм ее дыхания говорил о том, что она заснула, и Джонас улыбнулся. Он почувствовал, как в нем поднимается нечто очень похожее на нежность, и усилием воли поборол ее.

Рэйчел отличалась от остальных; он понял это с самого начала. И это делало ее опасной: она могла легко приобрести над ним власть, даже поработить его. Ни одна женщина – никогда – не представляла для него такой опасности.

Внезапно экипаж резко повернул, выведя Джонаса из задумчивости. Колеса застучали по булыжникам подъездной дороги, ведущей к дому Джонаса, и он осмелился, после мгновения колебания, взглянуть в сторону Рэйчел. Она пошевелилась и тихо застонала. От этого звука у Джонаса заныло в паху.

Когда экипаж перестал прыгать по булыжникам и, покачнувшись, остановился, Уилкс поднялся с сиденья и открыл дверцу. С нежной улыбкой он поднял Рэйчел Маккиннон на руки и понес ее, как ребенка, по широкой мраморной, обрамленной колоннами лестнице к огромным двойным дверям, которые перед ним открыл кучер.

Рэйчел проснулась, едва он переступил порог, и широко открыла свои прекрасные фиалковые, полные сонного изумления глаза. В следующий момент, осознав все неприличия ситуации, она напряглась в объятьях Джонаса и воскликнула:

– Отпустите меня!

Джонас не хотел бы отпускать ее никогда. Просто держать ее на руках, так невинно и неловко – это возбуждало в нем еще более глубокие желания, чем те, которых он опасался. Он едва сдерживался от того, чтобы броситься вверх по широкой лестнице, ведущей в спальню, и там забыться, не думая о последствиях, погрузившись в нежность и пылкую страстность этой девушки.

А в ее страстности он не сомневался. Даже поставив ее на ноги и отвешивая изящный полупоклон, Джонас ощущал, как пламя ее страстности начинает охватывать и его самого. Она была не просто опасной. Она несла смерть.

– Как вам будет угодно,– ответил он, сам не узнавая свой голос.

Рэйчел напоминала экзотическую птичку, насквозь промокшую и с растрепанными перьями.

– То, что я согласилась принять ванну в вашем доме, мистер Уилкс,– с негодованием произнесла она,– еще не значит, что я... я...

Джонас все еще боролся с диким, неудержимым желанием, которое овладевало им, однако заставил себя улыбнуться.

– Разумеется, – сказал он.

Она немного расслабилась и уже не так сильно куталась в пиджак Джонаса.