Гриффин налил себе кофе из синего эмалированного кофейника, закипавшего на задней конфорке, и вернулся в маленькую аккуратную комнатку, где в каменном очаге уютно потрескивал слабый красно-рыжий огонь.

Джонас. Всегда Джонас.

Привалившись плечом к грубой облицовке камина, Гриффин задумчиво потягивал крепкий, хотя и несвежий кофе. Интересно, подействовало ли предупреждение, сделанное им Джонасу – держаться подальше от дочери Бекки. Когда речь идет о Джонасе, трудно сказать что-либо определенное.

Тогда мысли Гриффина были заняты Фанни, и у него не было времени убеждать Джонаса в серьезности своего отношения к этому вопросу. Да, беда в том, что времени всегда не хватает.

Гриффин допил остатки кофе и отнес чашку обратно на кухню. Там он опустил ее в чугунную раковину и до краев накачал в нее чистой воды.

«Все удобства,– подумал он.– Джонас предоставляет своим женщинам все удобства». Его мысли, вернувшись к ребенку в соседней комнате, закрутились вихрем ненависти и отчаяния. Он выругался про себя.

Когда Гриффин потянулся за пиджаком, дверь коттеджа открылась. Сэм Харпер замер у самого порога, и вокруг его поношенных сапог тотчас же образовалась серебристая лужица дождевой воды. Он смотрел на Гриффина, пытаясь прочесть в его взгляде ответ на свой невысказанный вопрос. Рядом с Харпером в молчаливом ожидании стоял преподобный Уинфилд Холлистер, высокий худощавый мужчина с ясными глазами и гладким добрым лицом.

Гриффин заговорил; голос его звучал хрипло и дрожал. Хотя доктор видел смерть много раз, но так и не научился принимать ее спокойно.

– Ребенок умер,– произнес он.

Филд Холлистер положил руку на плечо Харпера, но ничего не сказал. Это было одно из качеств, которые Гриффин особенно ценил в своем друге, – тот знал, когда нужно говорить, а когда хранить молчание, во всяком случае.

– А Фанни? – умоляюще спросил Харпер. – Что с Фанни?

Какое-то мгновение Гриффин разглядывал потолок, пытаясь солгать или хотя бы утаить часть правды.

– Она жива, – наконец сказал он. – Но она потеряла слишком много крови и очень ослабела.

Не видя ничего перед собой, лесоруб, словно вне себя, механически проковылял по комнате и вошел в маленькую спальню. Туда, где жена изменила ему.

– Ты сделал все, что мог,– проговорил Филд.

– Да,– Гриффин судорожно вздохнул. Священник скрестил руки.

– Фанни не выживет, так ведь?

Гриффин покачал головой и ощутил тяжесть в затылке, будто его сжала железная рука. Чтобы хоть что-нибудь сделать, он взглянул на часы, которые носил в жилетном кармане. Казалось невероятным, что сейчас только девять часов утра.

Филд дипломатично кашлянул.

– Что ж, она в руках Божьих,– сказал он, словно это был ответ на все вопросы и панацея от всех бед.

Взгляд, который Гриффин метнул в сторону своего лучшего друга, был полон уничтожающей ярости.

– Черт возьми, Филд, оставь это для своих прихожан, ладно?

Холлистер снял поношенный пиджак и извлек из кармана старую потрепанную Библию. Священник явно внутренне готовился к чему-то; это происходило уже много раз, но не переставало раздражать Гриффина.

Наступила неловкая тишина, нарушаемая лишь стуком дождя по крыше и тихими стонами Сэма Харпера.

Гриффин сложил руки на груди, опустил голову.

– Прости,– сказал он.

Лицо Филда выражало сострадание и понимание состояния друга, чего в данный момент Гриффин не ожидал.

– Чепуха,– довольно резко произнес священник. Затем в чертах его обозначилась настороженность, какое-то воспоминание. Он опять кашлянул, прочищая горло. Гриффину было знакомо это выражение лица Филда.

– Выкладывай, Филд, – нетерпеливо поторопил он друга.