Теодора взглянула на нее и вдруг воскликнула:

– Они были такие разъяренные, когда громили синагогу. Они ее подожгли! Творилось что-то невообразимое. – Эта сцена стояла перед ее взором с мучительной ясностью, и она начала рыдать, слезы побежали по ее щекам. Урсула легкими прикосновениями пальцев смахнула слезинки, желая утешить Тедди.

Не прошло и минуты, как воротился Зигмунд с серебряным подносом и тремя рюмочками бренди.

– Пожалуй, нам всем троим не помешает выпить по глоточку, – сказал он.

Теодора отпила большой глоток бренди и сразу ощутила в горле тепло. Сделала еще глоток и, поставив рюмку на столик рядом, перевела взгляд с Урсулы на Зигмунда.

– Благодарю вас, – проговорила она негромко и с чувством. – Спасибо, вы всегда так добры ко мне.

Зигмунд выпил свой коньяк одним глотком, после чего сказал:

– Я должен пойти сделать несколько телефонных звонков… позвонить Хеди, узнать, все ли у них с мамой в порядке. Я абсолютно уверен, что там, в Грюневальде, все хорошо. Зигрид с Томасом, разумеется, в Гамбурге по своим делам, так что за них нам беспокоиться нечего. И потом, мне необходимо связаться с ночной охраной банка, проверить ситуацию в Генарменмаркте.

– Да, конечно, тебе надо все это сделать, – сказала Урсула.

Зигмунд кивнул и удалился в кабинет.

Теодора пошарила в кармашке своего синего шерстяного платья, достала носовой платок и высморкалась.

– Вы меня извините, фрау Вестхейм, что я там распустила нюни. Я не сумела сдержаться. Такого ужаса я в своей жизни еще не видела. Одно я теперь знаю… Никогда не забуду девятое ноября… двадцать первый день рождения Генриетты Мандельбаум и ночь, когда сожгли центральную синагогу. Нет, этого мне не забыть никогда, – заверила она клятвенно. – Никогда, до самой смерти.

– Думаю, у всех это останется на памяти, – сказала Урсула.

Она подошла к окну, раздвинула шторы и стояла, глядя на небо. Оно было черное, усеянное яркими звездами, а над дальними деревьями и домами занимались красные всполохи огня, высвечивая неровную кромку зарева. Пожар, подумала она. Они жгут что-то и в других концах города. Быть может, остальные синагоги. Или чьи-то дома. Или и то и другое. Где конец всему этому? Господи, где же этому конец? Ее трясло в ознобе.

Зигмунд недолго пробыл у телефона и вскоре вернулся в спальню.

– Я поговорил с Хеди. – В его тоне чувствовалось облегчение. – В Грюневальде мирно и сонно, как всегда, и охранник в банке тоже сказал, что у них все тихо в финансовом районе. Так что, возможно, демонстрации на Ку'дам и Фазаненштрассе просто изолированные инциденты, учиненные хамами и бандитами, которые так часто срываются с цепи…

– Сомневаюсь, – еле слышно заметила Урсула. – Если еще принять во внимание, что в этом участвуют штурмовики. Все гораздо серьезней в сравнении с тем, что мы видели раньше.

– Возможно, – пробормотал Зигмунд неуверенно. В душе он был с ней согласен, но не хотел усиливать ее чувство тревоги и еще больше пугать Теодору – той и так в эту ночь крепко досталось.

Внезапно Урсула кратко констатировала:

– Это начало.

– Начало, фрау Вестхейм? Начало чего? – спросила Теодора.

Помолчав, Урсула ответила:

– Начало конца евреев в Германии.

После того как Теодора ушла спать, Урсула с Зигмундом сидели на диванчике и разбирали драматические события этой ночи, стараясь понять, что они собой знаменовали.

В какой-то момент Урсула терпеливо высказала ему:

– Перестань, Зиги, оберегать меня, замалчивать то, что ты на самом деле думаешь.