Остальное мы знаем.

Нанон ждала Каноля так, как ждет влюбленная женщина, то есть десять раз в минуту смотрела на часы, беспрестанно подходила к окну, прислушивалась ко всякому стуку, посматривала на красное великолепное солнце, которое скрывалось за горою и уступало место сумраку. Сначала постучались в парадную дверь; Нанон выслала Франсинетту. Но это был мнимый поваренок, который принес ужин. Нанон выглянула в переднюю и увидела лжепосыльного от метра Бискарро, а тот заглянул в спальню и заметил там накрытый столик с двумя приборами. После этого Нанон приказала Франсинетте разогревать ужин, печально притворила дверь и вернулась к окну, из которого даже при ночной темноте можно было видеть, что на дороге никого нет.

Но внезапно другой стук, не похожий на первый, раздался у задних ворот домика. Нанон вскрикнула: «Вот он!». Но, боясь ошибиться, она молча и неподвижно стояла в своей комнате. Через минуту дверь отворилась и на пороге появилась Франсинетта, печальная, смущенная, с запиской в руках. Молодая женщина увидела бумагу, бросилась, вырвала ее из рук служанки, распечатала и прочла со страхом.

Письмо поразило Нанон как громом; она очень любила Каноля, но у нее честолюбие почти равнялось любви. Теряя герцога д’Эпернона, она лишалась будущего своего счастья, а может быть, даже и приобретенного состояния. Однако ж она была женщина умная. Погасив свечу, которая могла выдать ее, она подбежала к окну и вовремя выглянула: четыре человека подходили к домику и были уже близко, не более как в двадцати шагах. Человек в плаще шел впереди; в нем Нанон тотчас узнала герцога. В эту минуту в комнату вошла Франсинетта со свечой. Нанон с отчаянием взглянула на приготовленный стол, на два прибора, на два кресла, на две вышитые подушки, которые дерзко белели на фоне занавесок из темно-красной камки, наконец, на свой соблазнительный ночной туалет, превосходно гармонировавший со всеми этими приготовлениями.

«Я пропала», — подумала она.

Но почти в ту же минуту ее быстрый, находчивый ум вернулся к ней, и она улыбнулась. С необыкновенной быстротой она схватила стакан, приготовленный для Каноля, и бросила его в сад; вынула из футляра золотой бокал с гербом герцога, поставила его прибор возле своего; потом, дрожа от страха, но с улыбкою на лице спустилась по лестнице и подошла к двери в ту самую минуту, как раздался громкий и торжественный удар.

Франсинетта хотела отпереть дверь, но Нанон удержала ее руку, оттолкнула и с быстрым взглядом, который у уличенных женщин так хорошо дополняет мысль, сказала:

— Я ждала герцога, а не Каноля. Подавай ужин, скорей!

Потом она сама отперла и, бросившись на шею человеку с белым пером, лицо которого приняло самое суровое выражение, воскликнула:

— А, стало быть, сон не обманул меня! Пожалуйте, дорогой герцог, все готово, будем ужинать.

Д’Эпернон стоял в недоумении; но ласки хорошенькой женщины всегда приятны, поэтому он позволил ей поцеловать себя.

Однако, вспомнив тотчас, что имеет в руках неотразимые доказательства измены, он отвечал:

— Позвольте, сударыня, прежде ужина нам непременно нужно объясниться.

И, сделав знак рукой своим спутникам, которые почтительно отошли, впрочем, недалеко, сам он вошел в дом тяжелыми шагами.

— Что с вами, дорогой герцог? — спросила Нанон с веселостью, разумеется притворной, но очень похожей на настоящую. — Не забыли ль вы чего-нибудь здесь с прошлого раза, что так внимательно осматриваете комнату?

— Да, я забыл сказать вам, что я не такой дурак, как Жеронт, которого выставляет господин Сирано де Бержерак в своих комедиях.