Дан думал совсем недолго:

– Сегодня, пожалуй, сказали бы, что он был сексуально озабоченным, кроме того, он пачками глотал лекарства и всякую дрянь… Почему вы спрашиваете?

Тойер услыхал стук собственного сердца.

– Он у вас бывал? В то время, когда Сара… то есть Роня уже жила у вас?

– Нет. У нас не было вообще никаких контактов с тех лет. Но человека с таким именем так просто не забудешь. Вам известно что‑либо о Конраде? Он у него?

– Нет, – солгал Тойер. – Нет, нет. Я… я позвоню вам позже.

Приближался ли он к разгадке? Или как раз наоборот?

На Университетской площади сыщика удивило вот что. В Старом университете – «Барокко, XVIII век!», гордясь памятником архитектуры, громко протрубил в вечернее небо самый большой тугодум‑полицейский, – трудились папирологи, о чем информировала металлическая табличка. Что они там делали вечером, неизвестно, но, во всяком случае, свет у них горел. Тойер увидел двух парней – с пирсингом, в шляпах‑панамах и фуфайках, – внимательно изучавших пыльные свитки пергамента. Почему же представители такой далекой от современности науки выглядели как техно‑диджеи? Почему журналисты выглядели как студенты? А сексуально озабоченные подонки как большие художники?

Он набрал номер Туффенцамера. Тот был дома.

Комиссар нашел нужный тон: он просит господина Туффенцамера посетить его завтра вечером, да, конечно, суббота, но все‑таки… крайне важно. Возможно, что с его, гостя, помощью удастся завершить следствие или как минимум колоссально продвинуть его вперед.

Швейцарец не стал ломаться и отказываться. Ему, с его обнаружившейся еще в Базеле склонностью к манипуляциям, игра в детектива была, разумеется, весьма интересной. Больше всего ему хотелось вместе с полицейским изобличить кого‑то третьего, ложного, лучше всего, если Пильца, который так на это и напрашивался. Манипулирование, доминантность – поведенческое клише сексуальных маньяков…

– Если мы на верном пути, преступление будет раскрыто… – Тойер услышал, как Туффенцамер что‑то разгрыз. Леденец, диазепам? – Впрочем, к сожалению или к счастью, преступника уже нет среди живых – нам просто требуется еще парочка свидетельств от человека, владеющего информацией…

– Разумеется. Я найду время. Знаете, для меня это по‑настоящему увлекательно…

– Вы ведь бываете время от времени в Гейдельберге? Или все же лучше я расскажу вам, как меня найти. Я живу на Брюккенштрассе. Лучше всего, если мы встретимся у меня дома.

– Нет, нет, я знаю город и в последний раз приезжал туда как раз на Новый год.

Тойер, торжествуя, потряс кулаком.

Разговор завершился, рыбка проглотила наживку. Перед окном папирологов стоял изысканный господин в темном костюме и через закрытое окно громко разговаривал с одним из «крутых» ученых, при этом он постоянно приподнимался на цыпочки, чтобы видеть своего собеседника. Они договаривались о времени, когда парень придет делать обширную татуировку: изысканный господин, кажется, владел соответствующей студией. Безумие. Кругом безумие.

А как выглядел он сам? Тойер с любопытством взглянул на свое отражение: джинсы, замшевые ботинки, новое пальто вместо куртки и пуловер, пожалуй, чересчур тесный.

Странное желание сделать по всему телу бесчисленные пирсинги тут же прошло.

Неужели могучий гаупткомиссар Иоганнес Тойер был склонен к эмоциональной неустойчивости? О да, был, был.

Хаспельгассе, ближе не придумаешь. Там жил пенсионер из самой популярной в городе церкви.