Дверь тут же открылась.

– Вари, он полиция.

Женщина перекрестилась.

– Я думал, вы мусульмане.

– Я мусульман, но не верить. Жена хорват… босниш хорват, понимать?

Тойер подозревал, что и многие другие экс‑югославы точно не знали, к какому из враждующих лагерей они принадлежат. Но это не помешало разгореться кровавой войне. Как и всем другим войнам, прошлым и будущим.

Насколько он мог судить, это был турецкий мокко.

– Для босниш мужик нормальны, для немец инфаркт, вкусно? – Зуберович засмеялся. Во рту у него почти не осталось зубов.

– Ваш сын…

– Тюрма не так плох, – отмахнулся он. – Мыть скор помош, знать от паста. Паста обещать.

Тойер не понял, что за пасту имел в виду босниец.

– У мужа плохой память из‑за того, что он пережить в лагер.

Женщина убирала чашки. Если бы она чуточку привела себя в порядок, отдохнула и у нее появилась жизненная перспектива, она была бы красавицей. Комиссар похолодел от догадки, что супругам всего лишь под сорок, не больше.

– Лагер! – воскликнул Зуберович. – Ты немец не понимать. – Он снял очки. Вместо одного глаза оказалась впадина. – Мне колоть ножом глаз и сказать, где твой жена? Не этот, другой жена, Мангейм, мать Адмир. Я сказать нет. Тогда ножом к другой глаз…

Он сунул одноразовую зажигалку к лицу Тойера, комиссар отпрянул.

– Тогда я сказать где жена, ее поймать и…

Он сделал красноречивый жест. Тойер судорожно сглотнул, он понял, почему этой паре пришлось расстаться. Но вот того, что творили люди в последние пару десятилетий, этого он не понимал.

– Но одно я не сказать. – Зуберович широко ухмыльнулся, наклонился вперед и заговорщицки подмигнул.

– Да? – спросил Тойер.

– Я тебе сказать немецкий полиция карош…

– Да? – (Что, неужели в этом заключалась его тайна, которую он не выдал врагам?)

– Есть у меня клад в Босния. Зарыть в лес. Если деньги на поезд, выкопать. – Он выжидающе поглядел на Тойера. – Клад, я тогда богатый!

Полицейский стал поспешно прощаться. Женщина проводила его до двери.

– Вы гораздо лучше говорите по‑немецки. А муж ваш… почему вы вышли за него?

– Мой другой муж умер в войну, у меня тут ребенок в приют, инвалид. Он, – она мотнула головой назад, – может остаться тут, из‑за лагер. Раз я его жена, то и я могу остаться, и ребенок.

Тойер поморщился с сожалением:

– Жизнь‑то плохая.

– Совсем никакая, – горько улыбнулась она. – Он не может работать, боли через полчаса. Все забывает, память плохой.

– А что с кладом?

– Ай, – она улыбнулась, но глаза остались серьезными, – может, он зарыл немного денег или сон видел. Большого клада нет, я уверена… Рассказывает каждому. Думаю, клад – то, что он потерял в лагере. Остальное – его фантазия.

– В тот день Адмир был тут?

Она кивнула:

– Он рассказывает, что делает. Мой муж мне рассказывает, я не была дома, убираюсь… – Она испугалась и закрыла рот ладонью.

Тойер потряс головой:

– Не бойтесь, останется между нами. Я забуду про это. Немного черной работы – не преступление.

Она улыбнулась:

– Но я не верю, что Адмир это сделал, это… с домом пастора… Когда я вернулась, они пили пиво и смотрели телик. Думаю, кто такое делает, должен потом убежать.

– Жена! – заорал Зуберович и заговорил дальше по‑боснийски.