Между тем почти стемнело. Как там говорил Адмир: «Герренмюле, последняя дверь»? Интересно, остались ли еще люди, которые помнят номера домов?

Откуда последняя‑то, с какой стороны?

Маленький пузатый старьевщик Чингиз, вдребадан пьяный, преградил ему дорогу:

– Гони денгу или башку отрэжу.

– Ладно тебе, – легонько толкнул его Тойер. – Ты уж двадцать лет так говоришь.

– Денга надо, говору тэбе…

«Гейдельберг, – подумал старший гаупткомиссар, смягченный общением со старьевщиком, которому он симпатизировал, – город моей жизни».

Комплекс зданий, по слухам, уцелел благодаря экс‑бургомистру Бранделю, его упорству. Черные, заседавшие в ратуше, намеревались снести историческую мельницу и построить на ее месте социальное жилье. Но вскоре такое жилье там все‑таки появилось. У Тойера не было определенного мнения по поводу этого мифа.

Вот Зуберович. Сыщик позвонил.

Лифта не было. Если вследствие войны, уродства или наследственного слабоумия ты оказался на иждивении общества, у тебя должны быть крепкие ноги, иначе тебе кранты. Так думал полицейский, с каждым этажом все сильнее ощущая нелепость устройства таких социальных домов.

Зуберовичи занимали двухкомнатную квартиру, причем кухней служила ниша в гостиной. Впустила его женщина. Угасшее существо. Она даже не поинтересовалась, кто он такой. Предложив ему продавленное кресло, она ушла в соседнюю комнату. Тойер успел заглянуть туда и увидеть, что она еще меньше, чем гостиная. Там хозяева спали и хранили одежду.

На серой от пыли софе сидел некто, облаченный в синий тренировочный костюм. Сыщик сообразил, что это господин Зуберович. Мужчина был босой, что сразу чувствовалось по запаху. Его лицо напоминало лунный ландшафт с кратерами, на пальцах загибались длинные желтые когти. Глаза, несмотря на вечер и тусклое освещение, были скрыты за заляпанными темными очками без правой дужки. Вместо прически на голове застыло некое месиво из волос, перхоти и сала. На поцарапанном столике перед ним стояли банка пива и переполненная пепельница. За спиной у посетителя работал телевизор, звук был предупредительно выключен.

– Ты кто?

– Иоганнес Тойер. Из здешней полиции.

Зуберович сразу сел и задрожал всем телом.

– Ничего не делать. Всегда за все платить…

– Вот и хорошо. – Мужик вызвал в сыщике жалость. – Я вас ни в чем и не обвиняю. Наоборот, хочу помочь.

– Ты мне? – переспросил Зуберович и по‑детски засмеялся. Потом извлек из заднего кармана пачку сигарет, насколько Тойер мог судить, самых дешевых и ядовитых, какие есть в продаже. – Кури?

Разумней было бы принять предложение, но Тойер представил себе их вкус – сушеного верблюжьего дерьма.

– Господин Зуберович. Вашего сына Адмира обвиняют в поджоге дома в Гейдельберге. Я считаю, что он этого не делал.

– Моя сын нет карош.

Сколько же ему лет, этому мужику, и что с ним сделали в концлагере? Сыщик попытался увидеть прежнего Зуберовича. Как выглядел он, когда еще не потерял достоинства?

– Моя сын признаться, я знать.

– Он был в тот день у вас?

– Не знать, я плохо память. Но он иногда приходить.

Тойер попытался улыбнуться.

– Чем вы занимаетесь с сыном, когда он у вас?

– Пить пиво, – Зуберович действительно задумался. – Говорить. Моя жена делать нам кофе. Пить кофе.

Тойер кивнул.

– Ты хотеть босниш кофе?

– Нет, большое спасибо, я…

– Жена! – крикнул Зуберович. – Кофе!

Дверь тут же открылась.

– Вари, он полиция.