Он резко затормозил у ворот центральной проходной.

Я ворвался в караульное помещение, где четверо охранников ночной смены играли в карты, а пятый заваривал чифирь:

– Майорвениаминовприказываюоткрытьворотасдатьоружиеивсемлечьнаполраздватринехотитененадо!!! – коротко изложил программу и бабахнул из обоих стволов.

Охранники попадали. Я быстро собрал их «Макаровы» в полиэтиленовый кулек, вытряхнув из него чей‑то завтрак. В караулку по команде Никитича вбежали две метровые собачки и блокировали выход.

– Где Коноплев?! – крикнул я в ухо оказавшемуся поближе и опробовал «Макаров» – так, чтобы слегка ожечь его щеку.

– Нет! Нет его! – заорал оглохший.

– Миляев?!

– Уехал в гавань!

– Зачем?!

– На погрузку!

– Сколько человек на территории?

– Двадцать!

– Открывай ворота, живо! – выведя прикладом двухстволки пульт охранной сигнализации и внутренний телефон, я на ходу вскочил в «урал».

Никитич приоткрыл дверцу, схватил за руку привратника поневоле и, прижав его пальцы, прибавил газу:

– Где вы держите Сумарокова?!

– Н‑не знаю! Какого…

Оказалось, газу он прибавил недостаточно.

– Знаю, знаю, я скажу!.. Вон тот цех справа, с красными воротами!.. Внутри железная дверь и лестница вниз!..

Больше от него ничего не требовалось, Никитич снова приоткрыл дверь «урала», позволив охраннику вынуть пальцы.

Двое охранников, находившихся на территории, стали стрелять по колесам. Одному из них я прострелил ногу, другому испортил внешность, использовав все ту же универсальную дверь. Мощный бампер «урала» выбил деревянные ворота просторного, как ангар, цеха с длинным рядом громоздких прессов и емкостей.

Мы выскочили из кабины, но цех охранялся изнутри. Я успел укрыться за пресс, услышал слева автоматную очередь в ответ на выстрел охранника – оказалось, что это Никитич, откатываясь от «урала», стреляет одновременно из двух «Макаровых».

Раздался душераздирающий крик. Один из бандитов упал, другой вышел с поднятыми руками.

– Пуля!.. Гаврош!.. – крикнул Никитич. – Взять его!..

Брат и сестра Баскервилей выскочили из кузова и помчались в атаку. Охранник упал, закрыл голову руками, но это не помогло – в стороны полетели клочья одежды.

– Убери!.. Собак убери!.. – барахтался он.

– Где Сумароков?! – на бегу крикнул Никитич.

– Я покажу! Покажу!..

– Пуля, Гаврош! Фу!

Я выстрелил в замигавшие лампочки охранной сигнализации.

Красная железная дверь, к которой привел нас покусанный экскурсовод, была заперта.

– У кого ключ?!

– У Миляева…

Ключ для запирания двери, оказавшейся герметической, был мудреным, пришлось прибегнуть к помощи «Макарова», а затем и лома. На вскрытие мы потеряли минуты полторы…

Я никогда не думал, что розы могут пахнуть смертью.

Погреб чем‑то походил на винный в Абрау‑Дюрсо, только вместо бочек здесь стояли глубокие эмалированные чаны, наполненные ароматическими веществами. Запах стоял плотной стеной, погреб давно не проветривался.

Пуля с Гаврошем попятились и убежали наверх, отфыркиваясь и скуля.

Володя лежал на топчане, лицом вниз, свесив голову – будто нюхал что‑то на цементном полу. Видимо, за шестнадцать часов в этой пыточной камере он нашел точку, где концентрация эфирных масел была наименее токсична. Он был без сознания, но дышал. Когда мы его вынесли наверх, даже попытался открыть глаза.

Мы раздели и положили его на теплую бетонную плиту на солнце, я направил на него струю из пожарного шланга.