Смерть представлялась Нику гораздо предпочтительнее жизни, поскольку давала человеку шанс на пробуждение. Шанс вырваться из тягостного плена материи, обремененного кучей страстишек и никчемных желаний. Шанс освободиться от извечного проклятия человечества, которое церковь именовала «первородным грехом».

Бойцов не считал себя ни праведником, ни монахом, он любил жизнь во многих ее проявлениях, но знал этой жизни истинную цену, а потому никогда не заблуждался на ее счет. Он знал цену и себе самому, и цена эта была небольшая. Однако Ник чувствовал под своими ногами путь, следуя которому он мог прийти туда, куда звало его сердце и куда звал его ум.

Мир, погрязший во зле и жестокости, залитый кровью и слезами, не мог быть сотворен Богом. Ни при каких условиях. Следовательно – этот мир был всего лишь тенью, мрачным двойником настоящего мира, путь в который был открыт лишь избранным.

В данной точке зрения не было никакого снобизма или аристократизма (вернее, той его разновидности, которую принято называть «духовным аристократизмом»). Это было интуитивное знание, от которого Бойцов никогда не смог бы отвернуться.

…Кварталы Развлечений – один из самых густонаселенных районов Большого Града. Крики суетливых уличных торговцев становились громче, а солидные бизнесмены в верхних этажах холодных небоскребов, сделанных из стекла, бетона и стали, уже заканчивали серии традиционных жестов и коротких улыбок, сопровождающих сделки, призванные обогатить одних и разорить других.

– По желанию большинства горожан мы меняем метеозаставку «Свет в августе» на «Сумерки богов», – пропело радио. – Приятного вам времени суток!

В ту же секунду освещение в городе изменилось, золотистое свечение исчезло, и на смену ему пришел мрачный сумеречный свет.

Ник нахмурился. Он терпеть не мог сумерки, и в этом его желание не совпадало с желанием большинства горожан, жаждущих видеть Большой Град в этом неверном свете, делающим однообразную архитектуру столицы еще однообразнее, а лица – плоскими и невыразительными.

Когда они подлетели к зданию цирка, на башенных часах его каменного фасада пробило семь часов вечера.

Десять минут спустя Ник и псионик Гера Иванов сидели на балконе, предназначенном для «служебного пользования», и смотрели на овальную арену цирка. Конферансье, наряженный в красный фрак с желтыми блестками, стоял посреди этой арены и зычно кричал:

– Многоуважаемая публика! Мы рады представить вам звезду нашего шоу – знаменитого иллюзиониста Илью Спекторского! Ваши аплодисменты!

Публика взорвалась шквалом аплодисментов.

Конферансье скользнул за занавес, несколько секунд арена пустовала, и вдруг прямо в ее центре медленно соткался из воздуха человек. Это был долговязый и очень худой мужчина в черном смокинге и белом галстуке. Узколицый, чернобровый, скуластый, с проседью в зализанных черных волосах и с черной полоской усов над верхней губой.

Великий иллюзионист Илья Спекторский вскинул руки в приветственном жесте. Публика зааплодировала. Он кивнул и сделал руками неторопливое изящное движение. Тотчас от его тела отделился двойник и встал рядом с иллюзионистом. Двойник Спекторского был копией его самого, но копией ухудшенной. Он был каким-то бесцветным, без той ауры артистизма и яркости, которая исходила от самого иллюзиониста. Двойник выглядел уставшим и осунувшимся. По его телу пробежала волна мерцания, а затем он вдруг стал быстро стареть.

Молодой Илья Спекторский повернулся к своему седовласому согбенному двойнику и громко спросил:

– Что нас ждет в будущем? Что ты видишь?

Старец разжал морщинистые губы и сипло произнес:

– Я вижу расцвет нашей цивилизации и процветание всего населения Соло-Рекса.