— Впрочем, есть у меня свои догадки, Ватсон, что без преступления здесь не обошлось — причем преступления дьявольски изощренного. Вы ведь слышали о «Персее» Феллини, не так ли?

— Кто же о нем не слышал? Писали, что это лучшая работа Феллини. Отлита из серебра, гравирована золотом. Изображает Персея с головой горгоны Медузы, причем голова выполнена из сапфиров, изумрудов, жемчуга и рубинов.

— Ваша память, как всегда, превосходна, Ватсон. В течение многих лет «Персей» был гордостью коллекции сэра Джеффри Маклсворта, сына известного владельца металлургического производства, по слухам богатейшего в Англии человека. Сэр Джеффри меж тем, насколько мне известно, умер одним из беднейших. Он любил искусство, но в деньгах мало что смыслил и по этой причине, как я понимаю, стал жертвой не одного мошенника. В молодые годы он участвовал в «эстетическом движении», дружил с Уистлером и Уайльдом. Причем Уайльд был ему истинным другом и какое-то время пытался влиять на него, отговаривая от некоторых его особенно безрассудных трат.

— А, как же, Маклсворт! — припомнил я.

— Вот именно, Маклсворт. — Холмс помолчал, раскуривая свою трубку и глядя на улицу, где вершила свой круговорот обыденная, непримечательная жизнь. — Вещица была украдена лет десять назад. Дерзкое было преступление, я в тот момент даже приписывал его Мориарти. Все указывало на то, что статуя вывезена из страны и продана за границей. И все-таки я узнал ее — или же отличную ее копию — в саквояже, с которым наш Джеймс Маклсворт поднимался по лестнице. Он, разумеется, читал про эту историю, особенно если принять во внимание его фамилию. Следовательно, должен знать, что «Персей» числится в розыске. И тем не менее он явно сегодня куда-то съездил и вернулся оттуда с «Персеем». Почему? Ведь он не вор, Ватсон, что угодно на это ставлю.

— Будем надеяться, он исполнен желания просветить нас на этот счет, — сказал я, и тут в дверь постучали.

* * *

Мистер Джеймс Маклсворт явился преобразившимся. Принявши ванну и переодевшись в свое платье, он стал выглядеть уверенным в себе человеком. Костюм его был того типа, который предпочитают в тех землях, откуда он явился: заметно испанский покрой; из-под широкого воротника мягкой рубашки выглядывает галстук бантом; темно-красный жилет и остроносые сапоги из воловьей кожи. Короче говоря, заправский романтический колонист.

Он и начал с извинений за свой внешний вид. Он не осознавал, сказал он, покуда не приехал вчера в Лондон, что в Англии его наряд выглядит необычно и привлекает к себе внимание. Что до нас, заверили его мы оба, одеяние его ни в коей мере не оскорбляет наш взор, — напротив, мы находим его весьма и весьма привлекательным.

— Однако же оно сразу выдает, кто я и откуда, не так ли, джентльмены?

Мы согласились, что на Оксфорд-стрит вряд ли найдешь много людей, одетых по этой моде.

— Вот почему я поспешил приобрести английское платье, — сказал он. — Хотел слиться с толпой, не привлекать внимания. Цилиндр оказался великоват, визитка — маловата. Брюки — вот единственное, что подошло по размеру. А из саквояжей нужной мне формы я купил самый большой, какой только смог найти.

— Итак, подобающим образом экипированный, этим утром вы вошли в лондонскую подземку, чтобы ехать… куда?

— В Виллесден, мистер Холмс. Но послушайте! Как вы это узнали? Вы что, весь день следили за мной?

— Вот уж нет, мистер Маклсворт! А в Виллесдене вы получили в свое владение «Персея» Феллини, не так ли?

— Да вы все обо мне знаете, мистер Холмс, прежде чем я скажу вам об этом! Нет нужды вообще что-то рассказывать! Ваша репутация полностью вами заслужена, сэр.