Посреди всей этой глухомани.

Наконец он находит ее дом ярдах в ста пути по проселочной дороге, по обеим сторонам которой раскинулись луга. За рощицей проглядывают несколько строений, и, подъехав поближе, он видит надпись: «Дель Рио».

Сидя в машине, он удивляется, какого черта он приехал сюда, потом решает, что это было ни к чему, и уже готов развернуть «мустанг», чтобы ехать обратно, как вдруг замечает, что в окнах дома зажигается свет.

Он выключает мотор и вылезает из машины.

Она выходит в ночной рубашке поверх джинсов и босая.

Волосы растрепанные.

Стоя на подъездной дорожке, она глядит на него.

Словно хочет сказать: «Что это ты здесь делаешь?»

— Кончено, — наконец произносит он. — Я продул это дело. Мы проиграли.

Секунду-другую она как бы обдумывает услышанное, потом говорит:

— Ты приехал сюда, чтобы мне это сказать?

После паузы, длящейся не меньше минуты, он слышит собственный голос, который произносит:

— У меня ничего не осталось в жизни.

Ему кажется, что он где-то далеко и голос его несется издалека.

Она подходит к нему, берет его под руку и ведет в дом.

94

Позже, уже войдя с ним в спальню, она снимает через голову рубашку, спустив джинсы, переступает через них и кутается в простыню. Джек раздевается и ложится рядом. Она тянет к нему руки, обнимает, и кожа ее теплая, белая. Они целуются, она жмется к нему, и он скидывает простыню. Когда он касается ее, она оказывается влажной и теплой. Он гладит ее, и с каждым поглаживанием рука его становится все влажнее, а она разгорается все больше, а потом говорит: «Детка» и трогает его, и чувствует, какой он твердый под ее рукой, и она поглаживает его ладонью вверх и вниз.

Так глядят они друг на друга, пока она не начинает снова двигаться и прижиматься. Глаза ее расширены, словно в удивлении. Тело ее горит, она выгибает спину, свободной рукой тянется к его руке и, сжав, не отпускает; она закидывает голову и так кончает.

Он все гладит ее там, где она теперь такая влажная, но она отводит его руку и говорит: «Внутрь, я хочу тебя внутри», — и она помогает ему войти, и Джека поражает, как это прекрасно, как жарко и зыбко, как на волнах, когда она чуть покачивается вперед-назад, прижавшись к нему, и груди ее сплющиваются, прижатые к его груди, а глаз она не закрывает и смотрит на него все время, пока он движется вперед-назад. Черные волосы разметались на подушке, ему хочется схватить их и стиснуть в руке, уткнуться в них лицом, целовать ее шею, целовать ее солоноватую внутри. Она сжимает его затылок и тянет его к себе, желая его поцелуев.

Ее губы пылают, пылает язык, ее бедра, прижатые к его бедрам, горячи как огонь, и он начинает движение — все быстрее и быстрее, все сильнее, потому что жаждет испить весь ее жар. И он чувствует этот жар, когда вонзается уже в самую ее сердцевину. И она его чувствует тоже, потому что, приникнув к нему вся, побуждает вонзаться в нее все глубже. И эта жаркая страстная сокровенность ее недр трогает что-то глубоко затаенное в нем самом, и она обнимает его за шею, гладит его спину и движется вместе с ним, и он обнимает ее за шею, и гладит ее спину, и чувствует кончиками пальцев влажность ее кожи, а потом жар начинает как будто плавиться и течь, и все плывет, и она сжимает его все крепче, повторяя: «Да, детка, так, хорошо», когда он со стоном начинает двигаться все быстрее. Он горит и словно проваливается куда-то, это как пожар, и она, зыбясь и покачиваясь, принимает его в себя, он в ней и вокруг нее, а внутри нее, в ее недрах весь этот жар, и это так прекрасно, и лицо ее так прекрасно, и это падение, эта скачка, этот полет на огненной волне. «Да, детка, так, хорошо, иди, иди ко мне, можно, вот так», и потом словно мир рушится и огненная волна разбивается, накрывая его, крутя и крутя в вихре невыносимого, немыслимого наслаждения, не отпуская, не оставляя его, и он вскрикивает, а она ласково и негромко вторит ему, мурлыча: «Да, детка»; его поглотил океан наслаждения, и где-то высоко над ним, над пучиной, несется его долгий вскрик, он чувствует, как душа вырывается из тела и мчится куда-то, а он тонет, и она говорит: детка, и когда, наконец, он приходит в себя, это как вынырнуть из глубин на белый песок, в белую бухту ее тела — шеи, белых грудей, гладкого, как атлас, живота, и капельки их пота, как белый влажный песок, а лицо ее горит, и в глазах слезы.