— Чего надо, товарищ солдат? — спросил он.

— Сувенир хочу домой купить.

— Чего, отвоевался? — равнодушно сказал продавец. — Дело. Бурку вон купи. Она же и одеяло, она же и матрас.

— Шашку покажите, — неожиданно для самого себя сказал Кир.

Шашка висела высоко и стоила дорого, дороже всей остальной ерунды, которой тут торговали.

— А чего показывать? — лениво сказал продавец. — Все равно ж не купишь.

— Может, и куплю.

— Ли-и-да! — неожиданно тонко закричал мужик. — Сними ему шашку!

— Кому? — отозвалась баба из продуктового отдела.

— Да вот. — Мужик кивнул на Кира.

— Сам допился, на табурет влезть не можешь?!

— Иди нах, — беззлобно сказал мужик. — Я третий день не пью, вообще ничего. Видал? — отнесся он к Киру. — Три бабы в подчинении, и все три стервы. Никто ни хера делать не хочет, а, блядь?!

— Действительно, — сказал Кир. — Никто ни хера.

Мужик внимательно посмотрел на него и, шатаясь, полез на табурет.

— Вот. — Он протянул Киру инкрустированную шашку ценою в 3 547 рублей. — Полезная вещь. В случае чего можно шашлык на ней жарить.

— А бутылки открывать? — серьезно спросил Кир.

— Все, что хошь, — авторитетно пообещал продавец. — Открывать, закрывать, кровь пускать…

— Беру, — сказал Кир и выложил четыре штуки.

5

Смеркалось, когда он пришел к офицерским общежитиям — стояли три обычных блочных дома, тоже старых, поновей госпиталя, конечно, но и прочности не той. Все три казались набитыми пылью: выколоти их — ничего не останется, только труха повиснет в воздухе. Толстая баба, широко расставив ноги, лупила по ковру, повешенному на детские качели. Чего они все заводят эти ковры? У матери тоже ковер. Только пыль собирать, уродство одно. Или трещины на стенах закрывают?

— Вы не знаете, где Морозова живет? — спросил он бабу.

Та показала выбивалкой на ближайший дом.

— А квартира?

— Не помню, второй подъезд, — и снова бабах, и облачко пыли, как после крошечного взрыва.

Кир был уже порядочно датый, и неначатые двести пятьдесят, так называемый мерзавец, были у него в кармане. Подзалететь при встрече с патрулем мог бы, конечно, запросто, но, комиссованный вчистую, к тому же без ноги, он мог рассчитывать на снисхождение. Мало ли шароебилось по Моздоку пьяных воинов. Вся армия пила, и чифирила, и шмаль курила, когда шмаль была. От Кира всего-то требовалось — пойти на вокзал, взять билет до Рязани, и ту-ту. Был вечерний поезд. Было бабок полно. Но вот как-то он не мог уехать, как будто чего-то главного не сделал. Ехать к своим не имело смысла — кто остался от тех своих? Треть взвода? Положили как раз тех, с кем он дружил ближе всего. Встречаться с Морозовой? Письмо отдал, и все. Есть же в штабе нормальные люди, должны понимать. Возьмут, передадут. Но почему-то он не мог уехать, так и таскался с сумкой и шашкой.

Надо было ему, дураку, соглашаться на психолога. С психологом он говорил только раз, тот пытался ему парить: жизнь только начинается, а если будет трудно, представляйте, что все не с вами, а с кем-то другим.

Да я давно уже так представляю, сказал Кир. Этому психологу оторвать бы ногу, и пусть бы представлял, что ногу оторвали кому-то другому, а сам он сейчас побежит в футбол играть.

Кир пнул банку протезом, едва задел, она косо пролетела полметра и брякнулась.