Фотографию ее Кир видел у взводного. Старлей любил жену и часто говорил о ней, ничего особенного на фотографии не было — такие лица называют чистыми, чистоту эту Кир терпеть не мог. Все они чистые, а на самом деле вранье одно и чистоплюйство, и такие круглые глаза бывают чаще всего от глупости. Малыш. Взводный и сам был глупый, но он был по крайней мере свой парень. Злости в нем не было настоящей, даже в Никиче была, а взводный еще не навоевал настоящей злости. И потом, у него был Малыш, а с Малышом какой ты солдат? Надо набирать солдат из тех, кого никто не ждет, либо из тех, кому похуй. Кир представил себе армию из одиноких, никого не любящих, ни от кого не зависящих бойцов.

Почему-то ему хотелось убедиться, что Мороз зря любил своего Малыша, что ничего хорошего в ней не было. Сейчас Кир усядется во дворе, за типовым столиком, за каким старики, должно быть, забивают козла, — хотя откуда старики в офицерском общежитии? Усядется и будет ждать, пока Морозова выйдет из своего второго подъезда, поцокает куда-нибудь в город каблуками, развлекаться или мало ли. Или к ней кто-то придет, тоже возможно. Кир спросил мальчишку из второго подъезда, на каком этаже живет Морозова. Тот показал — третий.

На третьем горело окно, и Кир увидел в окне Морозову. Она была такая же глупая и круглая, как на фотографии. У нее было доброе, глупое, обиженное лицо — такое лицо было у плюшевого медведя, когда Кир однажды в детстве забыл его под дождем. Человека обидели на всю жизнь, а причин он не понимает. А потому и обижать его бессмысленно. В России таких людей слишком много. Вся Россия из таких, весь город Кораблин и его окрестности. С войны, издалека, это было особенно видно. Поэтому нас и бьет всякая нечисть, которая только и умеет, что по засадам сидеть и американцам жаловаться. А мы стоим и утираемся, и рожи у нас круглые.

Морозовой на вид было, наверное, лет двадцать — меньше даже, чем Киру.

И он сидел внизу, и пил водку, и не решался подняться на третий этаж.

Так и заснул.

А на следующий день была суббота, и господа офицеры в штаб не ходили. У господ офицеров был выходной. В частности, господин начфин мыл свою машину. Он мыл ее, выкатив из гаража. С семи утра. Кир проснулся, как всегда, в шесть, но ему было так плохо, что он попытался забыться опять. Разбудил его детский крик, навязчивый, будто его вбивали в ухо молотком:

Это чья-то офицерская дочка считалась с другими офицерскими детьми, они играли во что-то, требующее считалки. Кир уже не помнил, какие такие бывают игры, в которых надо считаться. Наверное, тот, кто вышел, должен будет отнести письмо Морозовой.

Погода была прекрасная, лучше не бывает, еще не жарко, свежо, небо синее, и где-то струится вода. Какое счастье — вода. Во рту у Кира было абсолютно сухо и очень, очень отвратительно. Он с трудом поднял голову от стола. Сумка на месте, куда же денется сумка? Кто же будет грабить солдата? И шашка на месте, кому нужна шашка? Что делать с ней дома? Повесить на ковер. Будет мать выбивать ковер, как вчерашняя тетка… Почему все бабы становятся тетками? Где это у них записано, в каком генетическом коде? Таня тоже будет тетка, будет выбивать ковер… Если Таня вообще где-то есть… Неужели и Оля будет тетка?

Кир повернул голову: около гаража стоял начфин.