В этой настоящей реальности, которую мы все неожиданно осознали, на том берегу стояли два огромных бревенчатых дома, доверху забитых мертвецами, и, как бы мы ни выкручивались, рано или поздно нам обязательно нужно было перейти озеро, войти туда и обыскать каждый угол, собирая всё, жизненно нам необходимое, – крупу, консервы, лекарства, оружие, топливо и множество полезных мелочей, о которых мы не подумали, собираясь в дорогу, которыми не успели запастись сами.

Серёжина идея не вызвала споров. Наутро после нашего ночного разговора, перед тем, как уйти с Мишкой на озеро проверять сети, он сказал – спокойным, будничным голосом, как будто это не мы целый месяц притворялись, что на том берегу нет и не было никаких домов, как будто весь этот месяц мы только и делали, что обдумывали способ, надежный и безопасный, проникнуть туда и не заразиться:

– Если надеть маски и перчатки, если ничего не трогать голыми руками, я думаю, ничего не случится.

И папа, быстро вскинув голову, подхватил:

– Перчатки, в конце концов, можно сжечь.

А Ира сказала:

– Вот еще, достаточно просто прокипятить, разведем костер на улице, согреем воды в тазу, консервы на всякий случай можно еще спиртом…

Это не было похоже на начало разговора, на самое первое обсуждение предстоящей опасной вылазки; напротив, всё выглядело так, словно решение уже принято и осталось только договориться о деталях, и тем более странно, что после такого оживленного, полного идей утра ничего, по сути, не изменилось, потому что ни назавтра, ни через неделю этот сложный план, включающий все возможные меры предосторожности, так и не был осуществлен.

Мы тянули – даже после того, как закончились консервы, и потом, когда не осталось ни крупы, ни макарон, когда кончился чай, даже когда нам почти полностью пришлось перейти на рыбу, которой было мало, а в некоторые дни не было вовсе, когда подошли к концу запасы сухого молока, когда мы все, даже дети, могли позволить себе есть только один раз в день и порции стали совсем крошечными, – мы тянули время, потому что между обсуждением этого плана, с которым никто не спорил, с которым все были согласны, и его выполнением существовала огромная разница, заключавшаяся в том, что говорить о необходимости перейти озеро можно было сколько угодно, а вот сделать это на самом деле оказалось невероятно, нечеловечески страшно. Это был еще не голод – не настоящий голод, хотя псу не доставалось уже почти ничего, кроме самых несъедобных и жестких рыбных очистков, которые он проглатывал, не жуя, а затем тяжелым, неприятным взглядом провожал каждый съеденный нами кусок; я боялась, что в какой-нибудь момент он не выдержит и сделает что-нибудь такое, из-за чего они, остальные, перестанут ему доверять, я не дам тебя съесть, думала я, ты мне нужен, я еще не знаю, зачем, – но ты мне нужен, нам бы только дотянуть до весны. Это был еще не голод – не настоящий голод, хотя дети стремительно становились прозрачными и сонливыми, словно повинуясь какому-то встроенному закону сохранения энергии; хотя мы, взрослые, уже начали терять в весе – у Мишки запали щёки и ввалились глаза, и даже Лёнин громадный живот существенно уменьшился в размерах, угрожая вот-вот превратиться в пустую складку кожи; хотя каждое утро, когда я чистила зубы жесткой, смоченной в теплой воде щеткой, на снегу оставались теперь розоватые следы, а во рту – привкус крови. Несмотря на всё это, мы еще не начали голодать по-настоящему, у нас еще было время.

Февраль уже почти закончился – хотя мороз, сжимавший наш хлипкий дом со всех сторон, нисколько не ослаб, дни стали заметно длиннее, – и мысль о том, что мы всё-таки протянули целый месяц на жалкой кучке консервов и свежей рыбе, позволяла нам всякий раз откладывать неизбежный пугающий поход на ту сторону еще на неделю вперед, еще на несколько дней, на потом, когда сети снова окажутся пустыми, когда случится что-нибудь ещё, не оставив нам другого выбора.