|
Мы обыскали весь корабль, ища следов крови, и, как казалось нам, мы заметили их во многих местах; но солнечный жар растопил на палубе деготь и вар, так что с достоверностью различить эти следы невозможно было, за исключением только отхожего места, где, мы ясно видели, было пролито много крови. Люк был открыт; из этого мы заключили, что капитан и бывшие с ним люди отступили в кают компанию, либо же, что находившиеся в кают компании отступили в уборную. Но больше всего подтвердило нам все случившееся то обстоятельство, что при дальнейшем расследовании мы обнаружили семь или восемь тяжело раненых негров, двое или трое из которых были ранены пулями, у одного же из них была сломана нога, и лежал он в плачевном состоянии, так как мясо было поражено гангреной . Наш друг Виллиам заявил, что через два дня этот негр умер бы. Виллиам был чрезвычайно искусным лекарем, как он доказал это своим лечением. Все лекари на обоих наших судах (а было у нас их не меньше пяти, называвших себя дипломированными лекарями, не считая еще двух кандидатов или помощников) – все они утверждали, что негру нужно отрезать ногу, что без этого нельзя будет спасти ему жизнь; что гангрена захватила уже костный мозг, что сухожилия загнили, и, если даже вылечить ногу, негр не сможет пользоваться ею; Виллиам вообще ничего не сказал, кроме того, что он другого мнения, и что он считает, прежде всего необходимым исследовать рану, а тогда уже выяснится дальнейшее сообразно с этим. Он принялся возиться с ногою, и, так как он просил дать ему в помощь кого нибудь из лекарей, мы приставили к нему в подмогу двух самых толковых из них с тем, чтобы остальные смотрели, если только считают это пристойным для себя. Виллиам принялся за дело на свой лад, и лекари сперва осуждали его. Как бы то ни было, он продолжал свое дело и осмотрел все части ноги, где можно было только заподозрить гангрену. Словом, он срезал большое количество гангренозного мяса, и при этом бедняга не испытывал боли. Виллиам продолжал срезать мясо, покуда перерезанные кровеносные сосуды не стали кровоточить, и негр не закричал. Тогда Виллиам вынул осколки кости и, обратившись за помощью, составил, так сказать ногу, перевязал ее и уложил негра покойно. Негр после перевязки почувствовал себя много лучше, чем прежде. При первой же перевязке лекари стали торжествовать. Гангрена, казалось, распространилась дальше: вверх от раны и к середине бедра негра потянулась длинная красная полоса крови. Лекари заявили мне, что негр через несколько часов умрет. Я пошел взглянуть на больного и нашел, что Виллиам несколько изумлен. Но когда я спросил его, сколько, по его мнению, проживет бедняга, Виллиам серьезно поглядел на меня и сказал: – Столько же, сколько и ты. Я совсем не тревожусь за его жизнь, – сказал он, – но хотел бы вылечить его, – если удастся, – не делая калекой. Я заметил, что в то время он не оперировал ногу, но смешивал что то для бедняги, чтобы остановить, как мне казалось, распространяющееся заражение и уменьшить или предупредить лихорадочное возбуждение, возможное в крови. Затем он снова взялся за работу и вскрыл ногу в двух местах над раной и вырезал большое количество мяса, начавшего загнивать, очевидно, от того, что повязка слишком сильно сдавила эти места; к тому же кровь, – в то время более обычного способная загнивать, – могла распространить гангрену. Так вот наш друг Виллиам справился со всем этим, соскреб начавшую распространяться гангрену, и красная полоса исчезла, и мясо стало заживать, и дело налаживаться. В несколько дней положение негра улучшилось, – пульс стал биться ровно, лихорадка исчезла, и больной каждый день набирался сил. И, словом, через десять недель негр был совершенно здоров; мы оставили его у себя и сделали изрядным моряком. Но вернемся к судну. Нам так и не удалось толком узнать о нем что нибудь. Лишь впоследствии нам о нем рассказали несколько негров, которых мы оставили на корабле и научили английскому; среди них, в частности, был и этот изувеченный парень. |
