– Я Ильдегонда,

    Пью только воду,

    Съедаю в день лишь толику хлеба,

    Зане хочу попасть на небо!

    – тихим голосом проговорила она.

    – Вот такова моя госпожа Ильдегонда, – сказал Каталан, напоказ любуясь ею. – И ради нее я тоже, ничтожный слуга, принял катарское учение и вкушаю освященный хлеб, ибо то – хлеб истинного знания.

    Зрители, среди которых почти всем время от времени выпадала радость делить братскую трапезу с "совершенными", отозвались одобрительными восклицаниями. Тем неприятнее было для них новое появление двух жирных монахов.

    – Слыхал я, дружище, будто в этих краях проживает некая девица, вполне предавшаяся истинной вере, а наше католическое лжеучение отвергшая, – завел разговор Агульон, жадно облизываясь.

    – И что, она красива? – осведомился Тюка, потирая руки.

    – Весьма!

    – И богата?

    – Разумеется!

    Оба "монаха" пришли в страшное возбуждение и забегали взад-вперед, бестолково размахивая руками. Затем разом остановились и сделали умильные рожи – что было особенно смешно, если принять во внимание разбойничьи усы и синяки под глазами.

    – Наш святой долг, – проговорили они слаженным хором, – вернуть эту заблудшую овечку со всеми ее богатствами в наше стадо.

    Агульон погладил себя по животу и подмигнул Тюке, а Тюка похлопал себя по бокам и подмигнул Агульону. Затем оба одновременно повернулись и побежали на месте, высоко вскидывая ноги.

    Вперед снова выступил Каталан.

    – Долго ли шли они, лелея страшные замыслы, коротко ли, да только пришли и нашли добродетельную Ильдегонду и слугу ее бедного – то есть меня, принявшего катарскую веру ради прекрасной госпожи. Сперва схватили они слугу. – Тут Каталан повернулся к "монахам" и с покорным видом протянул им руки. – Вяжите меня, супостаты, пытайте, как хотите, страшными пытками, и знайте: бренное мое тело – наследие диаволово, и я с радостью освобождаюсь от него!

    Оба "монаха" громко пыхтя с готовностью связали Каталана по рукам и ногам, повалили на землю и принялись колотить. При каждом ударе они вопили омерзительными голосами:

    – Веруешь в Бога-Отца? Веруешь в Бога-Отца?

    Арнаут Каталан извивался под их ударами, бился и катался, не забывая испускать душераздирающие стоны. Он так надрывался, что одна из собак вскочила и, размахивая хвостом, принялась оглушительно лаять.

    Наконец Каталан затих.

    "Монахи" отерли пот. Агульон наклонился, потыкал, кряхтя, в Каталана растопыренными пальцами.

    – Вроде как он помер.

    – Вот негодяй! А какой, однако же, чистый тут воздух, заметил, брат?

    – Чистый, брат. Это потому, что еретик умер.

    – Странно также, что мухи на труп не летят.

    – Это потому, что здесь нет мух, брат.

    – Как это – нет мух?

    – А вот так.