Изменить размер шрифта - +
Она видела дневной  свет,
она не могла его не видеть.
   Вдруг ей вспомнилось: Толе исполнилось три года, вечером  пили  чай  со
сладким пирогом, и он спросил: "Мама,  почему  темно,  ведь  сегодня  день
рождения?"
   Она  видела  ветви  деревьев,   блещущий   под   солнцем   полированный
кладбищенский камень, дощечку с именем  сына,  -  "Шапошн"  было  написано
крупно, а "иков" лепилось мелко, буква к букве. Она не думала,  у  нее  не
было воли. Ничего у нее не было.
   Она встала, подняла письмо, стряхнула закоченевшими руками комки  земли
с пальто, очистила его, обтерла туфли, долго вытряхивала платок,  пока  он
вновь не побелел. Она надела на голову платок, краешком его сняла  пыль  с
бровей, обтерла губы, подбородок от  пятен  крови.  Она  пошла  в  сторону
ворот, не оглядываясь, не медленно и не быстро.



34

   После возвращения в Казань Людмила Николаевна  начала  худеть  и  стала
похожа на свои молодые фотографии студенческой поры. Она добывала продукты
в распределителе и готовила обед, топила  печи,  мыла  полы,  стирала.  Ей
казалось, что осенние дни очень длинные и ей нечем заполнить их пустоту.
   В день приезда из Саратова она рассказала родным  о  своей  поездке,  о
том, что думала о своей вине перед близкими людьми, рассказала о приходе в
госпиталь,   развернула   пакет   с    изодранным    осколками    кровавым
обмундированием сына.  Когда  она  рассказывала,  Александра  Владимировна
тяжело дышала, Надя плакала, у Виктора Павловича стали дрожать руки, он не
мог взять со стола стакан чая. Прибежавшая  навестить  ее  Марья  Ивановна
побледнела,  рот  ее  полуоткрылся,  и  в  глазах  возникло   мученическое
выражение. Одна лишь  Людмила  говорила  спокойно,  глядя  яркими,  широко
открытыми голубыми глазами.
   Она теперь ни с кем не спорила, а всю  жизнь  была  большой  спорщицей;
раньше стоило сказать кому-нибудь, как  доехать  до  вокзала,  и  Людмила,
волнуясь и сердясь, начинала доказывать, что совсем не по тем улицам и  не
теми троллейбусами надо ехать.
   Однажды Виктор Павлович спросил ее:
   - Людмила, с кем это ты по ночам разговариваешь?
   Она сказала:
   - Не знаю, может быть, померещилось что-нибудь.
   Он не стал ее больше спрашивать, но рассказал Александре  Владимировне,
что почти каждую  ночь  Людмила  раскрывает  чемоданы,  стелет  одеяло  на
диванчик, стоящий в углу, озабоченно негромко говорит вслух.
   - У меня такое чувство, словно она днем со мной, с Надей, с вами  -  во
сне, а ночью у нее оживленный голос, какой был еще до войны, - сказал  он.
- Мне кажется, что она заболела, становится другим человеком.
   - Не знаю, - сказала Александра Владимировна. - Все мы переживаем горе.
Все одинаково и каждый по-своему.
   Разговор их был прерван стуком в дверь. Виктор  Павлович  поднялся.  Но
Людмила Николаевна крикнула из кухни:
   - Я открою.
   Непонятно было, в чем дело, но домашние замечали, что после возвращения
из Саратова Людмила Николаевна по нескольку раз на день проверяла,  -  нет
ли писем в почтовом ящике.
Быстрый переход