|
Он впервые плакал после дней детства, и хотя это было постыдно, а - хорошо: под слезами обнажался человек, каким Самгин не знал себя, и росло новое чувство близости к этой знакомой и незнакомой женщине. Ее горячая рука гладила затылок, шею ему, он слышал прерывистый шопот: - Спасибо, милый! Как это хорошо, - твои слезы. Ты не бойся, это не опасно... Пальцы ее все глубже зарывались в его волосы, крепче гладили кожу шеи, щеки. - Я не хотела стеснять тебя. Ты - большой человек... необыкновенный. Женщина-мать эгоистичнее, чем просто женщина. Ты понимаешь? - Не говори, - попросил Клим. - Тебе очень больно? - Нет... Но я - устала. Родной мой, все ничтожно, если ты меня любишь. А я теперь знаю - любишь, да? - Да. - Ты не позволил бы аборт, если б я спросила? - Конечно, - сказал Клим, подняв голову. - Разумеется, не позволил бы. Такой риск! И - что же, ребенок? Это... естественно. Он говорил шопотом, - казалось, что так лучше слышишь настоящего себя, а если заговоришь громко... Варвара глубоко вздохнула. - Покрой мне ноги еще чем-нибудь. Ты скажешь Анфимьевне, что я упала, ушиблась. И ей и Гогиной, когда придет. Белье в крови я попрошу взять акушерку, она завтра придет... Она как будто начинала бредить. Потом вдруг замолкла. Это было так странно, точно она вышла из комнаты, и Самгин снова почувствовал холод испуга. Посидев несколько минут, глядя в заостренное лицо ее, послушав дыхание, он удалился в столовую, оставив дверь открытой. В раме окна серпик луны, точно вышитый на голубоватом бархате. Самгин, стоя, держа руку на весу, смотрел на него и, вслушиваясь в трепет новых чувствований, уже с недоверием спрашивал себя: "Так ли все это?" И снова понял, что это - недоверие механическое, по привычке, а настоящие его мысли этой ночи - хорошие, радостные. "Она меня серьезно любит, это - ясно. Я был несправедлив к ней. Но - мог ли я думать, что она способна на такой риск? Несомненно, что существует чувство-праздничное. Тогда, на даче, стоя пред Лидией на коленях, я не ошибался, ничего не выдумал. И Лидия вовсе не опустошила меня, не исчерпала". Рука, взвешенная в воздухе, устала, он сунул ее в карман и сел у стола. "Благодаря Варваре я вижу себя с новой стороны. Это надо оценить". Неловко было вспомнить о том, что он плакал. "Конечно, ребенок стеснил бы ее. Она любит удовольствия, независимость. Она легко принимает жизнь. Хорошая..." Облокотясь о стол, он задремал и был разбужен Анфимьевной. - Тише - Варя нездорова! - Ой, что это? - наклонясь к нему, спросила домоправительница испуганным шопотом. - Не выкидыш ли, храни бог? Клим встал, надел очки, посмотрел в маленькие, умные глазки на заржавевшем лице, в округленный рот, как бы готовый закричать. - Ну, что за глупости! Почему... - А - кровью пахнет? - шевеля ноздрями, сказала Анфимьевна, и прежде, чем он успел остановить ее, мягко, как перина, ввалилась в дверь к Варваре. Она вышла оттуда тотчас же и так же бесшумно, до локтей ее руки были прижаты к бокам, а от локтей подняты, как на иконе Знамения Абалацкой богоматери, короткие, железные пальцы шевелились, губы ее дрожали, и она шипела: - Ну, уж если это ты посоветовал ей... так я уж и не знаю, что сказать, - извини! Так, с поднятыми руками, она и проплыла в кухню. Самгин, испуганный ее шипением, оскорбленный тем, что она заговорила с ним на ты, постоял минуту и пошел за нею в кухню. Она, особенно огромная в сумраке рассвета, сидела среди кухни на стуле, упираясь в колени, и по бурому, тугому лицу ее текли маленькие слезы. |
