|
- Я ничего не знал, она сама решила, - тихонько, торопливо говорил Самгин, глядя в мокрое лицо, в недоверчивые глазки, из которых на мешки ее полуобнаженных грудей капали эти необыкновенные маленькие слезинки. - Ой, глупая, ой - модница! А я-то думала - вот, мол, дитя будет, мне возиться с ним. Кухню-то бросила бы. Эх, Клим Иваныч, милый! Незаконно вы все живете... И люблю я вас, а - незаконно! И - встала, заботливо спрашивая: - Не спал ночь-то? Клим схватил ее руку. - Я - хочу, - пробормотал, он, внезапно охмелев от волнения, - руку пожать вам, уважаю я вас... - Что уж, руку-то, - вздохнула Анфимьевна и, обняв его пудовыми руками, притиснула ко грудям своим, пробормотав: - Эх, дети вы, дети... Чужого бога дети! Умываясь у себя в комнате, Самгин смущенно усмехался: "Веду я себя - смешно". И чувствовал себя в радости, оттого что вот умеет вести себя смешно, как никто не умеет. Наступили удивительные дни. Все стало необыкновенно приятно, и необыкновенно приятен был сам себе лирически взволнованный человек Клим Самгин. Его одолевало желание говорить с людями как-то по- новому мягко, ласково. Даже с Татьяной Гогиной, антипатичной ему, он не мог уже держаться недружелюбно. Вот она сидит у постели Варвары, положив ногу на ногу, покачивая ногой, и задорным голосом говорит о Суслове: - Не выношу ригористов, чиновников и вообще кубически обтесанных людей. Он вчера убеждал меня, что Якубовичу-Мельшину, революционеру и каторжанину, не следовало переводить Бодлера, а он должен был переводить ямбы Поля Луи Курье. Ужас! - Узость, - любезно поправил Клим, - Проповедник обязан быть узким... - Не знаю, - сказала Гогина. - Но я много видела и вижу этих ветеранов революции. Романтизм у них выхолощен, и осталась на месте его мелкая, личная злость. Посмотрите, как они не хотят понять молодых марксистов, именно - не хотят. Варвара утомленно закрыла глаза, а когда она закрывала их, ее бескровное лицо становилось жутким. Самгин тихонько дотронулся до руки Татьяны и, мигнув ей на дверь, встал. В столовой девушка начала расспрашивать, как это и откуда упала Варвара, был ли доктор и что сказал. Вопросы ее следовали один за другим, и прежде, чем Самгин мог ответить, Варвара окрикнула его. Он вошел, затворив за собою дверь, тогда она, взяв руку его, улыбаясь обескровленными губами, спросила тихонько: - Можно мне покапризничать? Он кивнул головою, тоже улыбаясь. - Не говори с Таней много, она - хитрая. - Не буду, - обещал он, подняв руку, как для присяги, и, гладя волосы ее, сообщил: - Каприс по-латыни, если не ошибаюсь, - прыгать, подпрыгивать. Капра - коза. Подождав, не скажет ли она еще что-нибудь, он спросил: - О чем думаешь? - О справедливости, - сказала Варвара, вздохнув. - Что есть только одна справедливость - любовь. Клим Самгин заговорил с внезапной решимостью: - Сдам экзамены, и - поедем к моей матери. Если хочешь - обвенчаемся там. Хочешь? Лежа неподвижно, она промолчала, но Клим видел, что сквозь ее длинные ресницы сияют тонкие лучики. И, увлекаясь своим великодушием, он продолжал: - Потом - поедем по Оке, по Волге. В Крым - хорошо? Болезненно охнув, Варвара приподнялась, схватила его руку и, прижав ее ко груди своей, сказала: - Все равно, - пойми! - Не волнуйся, - попросил он, снова гордясь тем, что вызвал такое чувство. Недели через три он думал: "Вот - мой медовый месяц". Он имел право думать так не только потому, что Варвара, оправясь и весело похорошев, загорелась нежной и жадной, но все-таки не отягчающей его страстью, но и потому еще, что в ее отношении явилось еще более заботливости о нем, заботливости настолько трогательной, что он даже сказал: - А ведь ты, Варя, могла бы быть удивительно нежной матерью. |
